За тунгусским дивомОчерки Ал. Смирнова участника экспедиции, снаряженной Академией Наук в помощь Л. А. Кулику
Рисунку худ. П. Староносова
I. На север!Сибирь встретила меня приветливо. За щетинистыми грядами Урала хмурое небо прояснилось, и солнечные, почти летние дни, чередуясь со звездными ночами, провожали меня до самого Тайшета. Погода не изменилась и тогда, когда, дождавшись в Тайшете новых участников экспедиции — И. М. Суслова и Д. Ф. Попеля, — командированных Красноярским исполкомом, мы погрузились на подводы. Три пары лошадей помчали нас на север.
Север! Как далек он был от меня еще неделю назад, и вот я уже смотрю ему в лицо и весь во власти его задумчивого очарования. Север манит того, кто видит его просторы в первый раз, и заставляет мечтать о себе тех, кто его покинул. Я знаю много людей, которые, раз побывав на Севере, неизменно к нему возвращались. В чем секрет этого очарования? На чем основана власть Севера над человеком? — Одних толкает к нему жажда новых знаний, фанатическая преданность науке, других Север покоряет своей романтикой.
Да, Север романтичен, потому что нигде знание не покупается ценой таких лишений и опасностей, нигде человеку не приходится так бороться за господство над природой, как в стране вечных льдов и северных сияний. История завоевания Севера — это история борьбы человека с суровыми стихиями, непрерывных приключений, перед которыми бледнеет самая пылкая фантазия. Эта борьба нередко оканчивается не в пользу человека, и приключения превращаются в мрачные трагедии, но тем сильнее стремление исследователей проникнуть в сокровенные тайны Севера. Самой большой загадки, занимавшей умы многих великих людей в течение не одного столетия, теперь уже не существует, — с северного полюса сдернуто таинственное покрывало. Но Север еще во многом — неразгаданная тайна.
Впрочем, мы не собираемся заглядывать слишком далеко в страну холода и загадок. Предел нашего путешествия — это некая географическая точка на высоте, приблизительно, шестьдесят третьей параллели, что еще нельзя назвать настоящим Севером. Это только его преддверие. Однако, взглянув перед отъездом на карту, я и на этом месте ничего не увидел, кроме белого пятна. Знаменитый исследователь Севера Фритиоф Нансен, побывавший также и в Сибири, назвал ее "страной будущего". Это название справедливо во всех отношениях. Естественные богатства этой огромной страны лежат почти нетронутыми, а сама она, особенно ее северная часть, еще ждет людей, которые заполнили бы на ее картах белые пятна.
Напрасно я рылся в библиотеках, просматривал каталоги издательств, — я не нашел ничего, что познакомило бы меня с краем, лежащим между Енисеем
[113]
и Леной и занимающим пространство, почти равное Западной Европе. В литературе, как и на географической карте, это тоже белое пятно. Terra incognita 1). И тем сильнее было впечатление от тех известий, которые шли из этой неведомой земли.
1) Terra (по-латыни) — неведомая земля.Вот что сообщила газета "Советская Сибирь" за два дня до нашего отъезда:
"Заведующий крайлесотделом Собакин, производивший разведки в районе Подкаменной Тунгуски, двадцать пять дней назад встретил таксатора партии, Новикова, который передал, что видел в Тайге рабочего Кулика. Рабочий ушел от ученого вследствие гнетущей обстановки. Кулик остался один в своей избушке. Ему угрожают бандиты. Из ангарских селений убежало пять ссыльных уголовных, которые оперируют в верховьях Подкаменной Тунгуски. Грабят тунгусов, заставляют крестьян выпекать себе хлеб, расспрашивают, как пробраться к избушке Кулика. Бандиты предполагают, что ученый ищет в земле золото. В тайге может разыграться жуткая драма"...
От затерявшейся в тайге избушки нас отделяет почти тысяча километров, и это расстояние мы должны преодолеть в кратчайший срок. Однако, путешествуя по здешним дорогам, никогда не следует спешить — иначе вы рискуете совсем не доехать до намеченного пункта. Если пословица "тише едешь — дальше будешь" где и применима, то именно в этом краю.
Первый станок мы покрыли в восемь часов, делая семь с лишним километров в час, но дальше скорость нашего движения круто пошла на убыль. Начались так называемые "волоки", то-есть перевалы через водораздельные хребты между долинами рек. От Тайшета до Ангары четыре волока, но длина каждого из них вполне соответствует сибирскому масштабу: последний волок равен ста двадцати километрам!
Подъемы на волоки сибиряки называют "тянугосами" — это очень меткое название. На таких участках пути повозку надо тянуть не только лошадям, но и ямщику и пассажирам. Однако, протянув первый волок, мы лишились этого удовольствия: дальше дорога оказалась совсем непроезжей.
Хотя мы и не рассчитывали встретить в тайге торцовую мостовую, тем не менее, это препятствие было для нас несколько неожиданным. В Тайшете нас уверяли, что до Ангары мы докатимся в "коробках" 2), "как яблочко". Мы уже готовы были пересесть на седло, но в деревне Неванке выяснилось, что до Выдриной мы можем добраться в лодках. Замена седел лодками показалась нам заманчивой, тем более, что плыть надо было по течению. Кроме некоторых удобств этого способа передвижения, мы могли выиграть и во времени. Дело было под вечер. Считая по пяти километров в час, мы должны были бы быть в Выдриной не позже утра, — от Неванки до Выдриной рекой — около пятидесяти километров. Дальнейшее, однако, вскоре показало несостоятельность наших расчетов. Прежде всего — найти лодки оказалось далеко не просто. Шел осенний лов рыбы, и все лодки были на рыбалках. Правда, нашлась одна лодка, но она не могла поднять нас с багажом, которого у нас было порядочно: красноярцы везли приличный запас огнестрельного оружия и боевых припасов на случай встречи с бандитами.
Не желая задерживаться в Неванке, двое из нас отправились в один из притоков Чуны, где были рыбалки, на поиски второй лодки. На это ушло несколько часов, да почти столько же времени потребовалось на оснастку лодок, так как они текли по всем швам. Когда все приготовления были закончены, обнаружилось новое обстоятельство: река, оказывается, изобилует "шиверой" 3) и имеет два довольно сердитых порога. В некоторых местах ночью итти невозможно.
— Если у вас нет особого желания выкупаться, — сказал хозяин лодок, — то переход через пороги надо отложить до завтра.
2) Коробки — сибирское название колесной повозки в роде тарантаса.
3) Шивера — подводные камни.[114]
Желания выкупаться ни у кого из нас не было, — по ночам у берегов уже появлялись кромки льда. До Выдриной мы добрались лишь к вечеру следующего дня, но и это было большим достижением. Сидя в перегруженных до отказа дырявых посудинах, мы были сухи, и, что особенно удивительно, ни одна вещь из нашего багажа не осталась на дне Чуны. Впрочем, это надо приписать тому, что, переходя пороги, мы выгружались и перетаскивали багаж на своих плечах.
В Выдриной нам пришлось добавить пару лошадей, — к нам присоединился И. К. Вологжин, посланный на помощь Л. А. Кулику властями города Канска и Госторгом. Сибирь горячо откликнулась на дело помощи самоотверженному ученому. Может быть, он уже слышит среди таежного безмолвия шум пропеллера. Уже три дня, как из Иркутска вылетел самолет на Подкаменную Тунгуску...
II. В Приангарской тайге.Тайга не знает полян, и лишь с перевалов открываются ее фиолетовые дали. Отсюда лесной простор, то взбегающий на округлые угоры, то опускающийся в глубокие пади, похож на море с застывшими волнами. Под Тайшетом эти волны были золотисто-пурпурного цвета, — там преобладала северная березка, еще не уронившая своих листьев. Но чем дальше на север, тем реже береза, меньше золота, больше темной зелени, подернутой серыми плешами. Зелень — это сосна, ель, пихта, изредка кедрач.
Серые плеши — лиственница, теряющая на зиму свой убор.
[115]
Деревья в Приангарье достигают колоссальных размеров. Словно готические колонны, тянутся вверх красавицы-сосны, буйно переплетаются ветвями ель и пихта. Со временем эти леса на многие десятки лет обеспечат мировой рынок первосортным строительным материалом, а пока это край почти первобытной дикости. Хаотический бурелом делает тайгу недоступной для непривычного человека, и нужна большая сноровка — сноровка таежника-чалдона, — чтобы гоняться за зверем или птицей по этим дебрям.
А зверем и птицей здешняя тайга еще богата, — не нужно даже сходить с дороги, чтобы иметь дичь на ужин. Рябчики и полевики снимаются чуть не из-под ног наших лошадей. Птица выходит на дорогу подбирать упавшие с проезжающих подвод зерна овса. Заслышав характерное фырканье, первым срывается с коробка наш комсомолец Д. Ф. Попель или, попросту, Митя. Он у нас самый рьяный охотник.
Обычно лесная чаща так прячет своих пернатых обитателей, что в ветвях их нескоро разыщешь. Но вот серенький глупыш садится на дерево совсем на виду, — его можно снять, не вставая с повозки. Однако у Мити свой метод охоты. Держа наготове мелкокалиберную винтовочку, он ищет глазами местечко, где бы можно было прилечь, так как предпочитает стрельбу лежа. Ложится на одно место — не видно цели, переходит на другое — неудобно лежать. Наконец пристраивается.
После этого можно было бы ждать выстрела, однако, еще не все приготовления закончены: нужно освободить винтовку от носового платка, которым Митя обвязывает затвор, чтобы не потерять диоптр 1), затем вынуть из ствола тряпку, предохраняющую его от сырости. Только тогда ствол винтовки направляется в сторону рябчика.
Кругом — ни звука. Лошади, довольные неожиданной остановкой, стоят не шевелясь. Госторговец Вологжин, обладающий счастливой способностью засыпать при всяких обстоятельствах и во всяком положении, уже клюет носом, а Митя все еще целится. Может быть, потому, что дичь здесь не пуганая, а может быть, просто приготовления охотника заинтересовали рябчика, но он также терпеливо дожидается выстрела. Наконец раздается треск, похожий на треск сломанного сучка, — это выстрел Митиной винтовки. Рябчик с любопытством вытягивает шею, стараясь рассмотреть, что происходит внизу, а охотник ждет, когда дичь упадет с дерева. Убедившись, однако, что рябчик не намерен этого делать, Митя вкладывает в ствол новый патрон..
Так повторяется до трех раз, а птица все еще не падает. Митя поднимается с земли и говорит:
— Очевидно, мушка сдвинулась. Надо пристрелять...
Вы думаете, что, говоря о пристрелке, Митя имеет в виду сделать ее потом, на остановке? — Ничуть не бывало! Несмотря на наши протесты, он приступает к ней немедленно. Ведь рябчик еще продолжает сидеть, и для него, Мити, было бы позором не свалить его в конце концов с дерева. В ближайшую колоду летит несколько пуль, и Митя идет смотреть пробоины.
— Так и есть, надо целиться чуть вправо, — торжествующе объявляет он.
Возвращается на прежнее место и снова наводит винтовку на рябчика. Но тот, вероятно, уже удовлетворил свое любопытство, ждать повторения кажется ему скучным: показав охотнику хвост, он снимается с дерева и благополучно улетает...
Такой способ охоты, может быть, и хорош, но он отнимает слишком много времени. Мы категорически заявляем молодому охотнику, что он может стрелять в пути по рябчикам не больше одного раза и, разумеется, без пристрелки. Ее он может с полным успехом делать на остановках. Мы и без того двигаемся черепашьим шагом.
К бесконечным тянугосам присоединился "колодник", в борьбе с которым проходят часы. Через каждую сотню шагов приходится вылезать из коробков, чтобы перетащить повозки через огромные стволы поваленных бурями деревьев. Объехать их нельзя — по сто-
1) Диоптр — приспособление для более точной наводки в цель.[116]
ронам тайга стоит непролазной чащой. Однако самое худшее, с чем нам приходится, иметь дело, — это переправы через мосты.
Дорога, по которой мы плетемся, носит громкое название "тракта". Проложен этот тракт переселенческим управлением в 1913 году с целью колонизации долины Ангары, но с тех пор он ни разу не ремонтировался и почти зарос, превратившись в узкую лесную просеку. Многочисленные мосты также пришли в полную негодность. Представляя из себя груду полусгнивших свай и бревен и не имея подъездных гатей, которые размыло и снесло вешними водами, мосты местами возвышаются над горизонтом на несколько метров и похожи на доисторические свайные постройки. На такую постройку надо подняться с повозкой, чтобы переправиться через топь.
Один путешественник-француз, каким-то образом попавший в здешние места, так отметил в своем дневнике эти мосты:
"По пути нам часто попадались какие-то странные сооружения из леса, которые нам приходилось объезжать стороной. Эти сооружения русские называют "ле мост"... "
Француз ехал зимой, а потому мог "ле мосты" объезжать. Для нас же эти замечательные сооружения являются единственным средством переправы через таежные реки и топи. Берем их приступом. Выпрягаем лошадей и на руках втаскиваем повозки на перекосившийся настил, ежеминутно рискуя полететь вниз, в липкие объятия таежного зыбуна.
Попав в этот зыбун, человек, может быть, и выберется, но для лошадей — это верная смерть.
Мы должны благодарить судьбу за то, что нет дождей, которые сделали бы переправу в некоторых местах невозможной. Погода благоприятствует нашему путешествию. Дни стоят неизменно ясные, словно осеннее солнышко решило как следует приласкать тайгу перед зимней стужей. Предвестники зимы, ночные заморозки, уже покрывают корочкой льда лесные болота, но мы успеем добраться до Ангары до начала
"шуги" 1), которая затруднила бы дальнейший путь. А вот и первые вести с этой реки...
Встречаем подводу с тремя седоками — это первая встреча с людьми за последние двое суток пути. В числе встретившихся людей — рабочий из экспедиции Кулика, некто А. Кулаков, возвращающийся с Ангары домой после работы у кино-оператора Струкова. Забрасываем Кулакова вопросами об ученом, но ему нечего сообщить, кроме того, что нам уже известно. Кулаков ушел от Кулика, заболев цынгой, одновременно с Сытиным, и что случилось затем с ученым, он не знает. На Ангаре, по его словам, про Кулика болтают много вздора. По одним рассказам — его уже давно нет в живых, по другим — его недавно видели в Кежме. Есть и такой вариант: Кулик нашел в тайге много золота; захватив его полный мешок, он уплыл на лодке по Подкаменной Тунгуске неизвестно куда...
Тайга верна себе: вокруг имени ученого она уже сплетает легенды. После разговора с Кулаковым мне становится ясно, что ничего достоверного о Кулике мы не узнаем до тех пор, пока не разыщем его сами.
III. В лодке по Ангаре.В Дворце — маленькой деревушке, прилепившейся на обрывистом берегу Ангары и неизвестно почему присвоившей себе это громкое название — перегружаемся в лодку. Ангарские лодки так вместительны, что одной вполне достаточно, чтобы поднять нас со всем багажом, включая тяжеловесный ящик с оружием. Остается даже место для лежания, что очень кстати: не прерывая движения, мы в то же время можем выспаться. За весь путь от Тайшета спать приходилось только урывками.
Вечереет. На западе, цепляясь последними лучами за щетинистые хребты, в багровом пламени умирает солнце. Предвечерняя гладь воды развертывается между сопками полированным стеклом, в котором отражаются скали-
1) Шуга — движение льда перед замерзанием реки.[117]
стые берега. Вверху плывет косяк диких гусей. Призывный крик с реки приглашает пернатых путешественников сделать остановку, но они продолжают свой путь на юг.
За бортами лодки журчит вода. Две девушки-подростка, легко и привычно ступая по камням, тянут бечеву. Идем на лямках. Ангара тороплива в своем стремлении обняться с многоводным Енисеем, — веслами против течения ее не осилить. Сто сорок километров, которые надо пройти до Кежмы, потребуют не менее трех суток непрерывного движения, в то время, как на обратный путь уходит меньше суток. Сухопутных дорог по берегам реки нет. Там залегли хребты — дикие, непролазные.
На горизонте показывается лодка. Это сверху идет последняя перед ледоставом почта. Ангара, будучи естественной дорогой края, в то же время служит и почтовым трактом, по которому раз в две недели в эту глушь приходят вести из культурного мира. Весной и осенью, когда вскрывается и замерзает река, эта связь надолго прерывается.
Встречная лодка держит курс по фарватеру, но, поравнявшись, мы вступаем с ней в разговор через реку. Несмотря на большое расстояние (Ангара в этих местах имеет ширину до двух километров), слышим друг друга прекрасно.
Задаем вопрос: прилетал ли в Кежму самолет? Это принимают за шутку. Самолет в Кежме! Что ему делать в этом медвежьем углу? Большинство населения не имеет понятия даже о железной дороге.
Объясняем, в чем дело, и ответ получаем отрицательный. Самолет в Кежму не прилетал, и там о нем ничего не знают. Вести по реке распространяются быстро, и если бы он пролетал где-нибудь в этих местах, о таком выдающемся событии, несомненно, было бы известно.
Что помешало Сытину долететь до Кежмы? Он вылетел из Иркутска на "Моссовете" одновременно с нашим выступлением из Тайшета... Но каковы бы ни были причины неудачи полета, мы не должны останавливаться в Кежме. Нам необходимо продолжать путь и позаботиться о проводнике. В моем блокноте записан адрес одного из рабочих метеоритной экспедиции — К. Сизых, который должен знать дорогу к избушке Кулика. Сизых — житель деревни
[118]
Алешкиной, расположенной на одном из островов Ангары. Решаем его разыскать.
Дали гаснут, невидимая рука стирает вокруг все очертания. Ночь наступает свежая. В темноте загораются огоньки деревушки Ковы. В ней берем под лямки лошадь и сажаем в лодку девушек — им надо выспаться, чтобы потом снова взяться за бечеву... Скалистые берега не позволяют на всем расстоянии тянуть лодку лошадью.
На следующий день, рано утром, проходя мимо одного из островов, видим около его берегов множество лодок. Это алешкинцы вышли на рыбную ловлю, и возможно, что Сизых находится среди них. Лямщицы, давно уже сменившие коня, садятся в лодку, и мы поворачиваем к острову. Не доходя до берега, кричим собравшимся у лодок рыбакам: нет ли среди них нужного нам человека? Удача — он здесь!
Через несколько минут мы сидим у костра и хлебаем горячую уху из стерляди, а Сизых делает своей жене последние распоряжения на время долгой отлучки. Бросая ловлю рыбы, он идет с нами в тайгу.
Ангара богата всякой рыбой, и рыболовство на ряду с охотой является главным занятием ангарцев. Ловят сетями и самоловами, а так как в это время рыба скопляется в определенных местах, по-здешнему "ямах", лов производится организованным порядком, — всем селом, чтобы у всех были одинаковые шансы на удачу. Покидая остров, мы наблюдаем своеобразную картину коллективного промысла.
Первой отходит от острова лодка с красным флажком на носу — на ней распорядитель ловли. За этой лодкой, напоминая эскадру на парадном смотру, стройными рядами двигаются остальные. Отойдя на середину реки, распорядитель поднимает флаг, и по этому сигналу лодки бросаются врассыпную. Выбор места предоставляется усмотрению самих рыбаков, а потому каждый спешит занять место там, где, по его мнению, можно рассчитывать на хорошую добычу. Через некоторое время движение лодок прекращается, — рыбаки занимают свои места. Не сводя глаз с лодки распорядителя, они ждут нового сигнала. Снова взвивается красный флаг, и снова движение, но на этот раз уже более спокойное. Скользя наперерез реке, лодки расставляют самоловы.
Солнце греет почти по-летнему, но мы нахлобучиваем на глаза шапки и поднимаем воротники, чтобы спрятать лица от жалящих укусов. Это — мошка, остатки таежного гнуса. Оводы и комары исчезли уже давно, а это маленькое насекомое живет до первых морозов. Впору одевать на лица сетки, но их нет в нашем багаже.
— Сейчас мошкара особенно злая, — говорит наш лоцман, — Последние деньки доживает, змея!..
Берега сближаются. Угрюмые хребты, словно желая преградить путь буйной реке, сдавливают ее отвесными скалами. Темносерые глыбы гранита угрожающе нависают сверху. Сердито бурля и пенясь, река огрызается каменными клыками и не хочет пускать дальше нашу лодку. Начинается шивера. Течение так быстро, что лямщицам не вытянуть лодки. Беремся за шесты.
Мы прошли уже немало шиверы, но эта, как говорит лоцман, самая гиблая. На протяжении нескольких километров река от берега до берега усеяна камнями, точно горохом, — шивера так и называется Гороховой. Многочисленная шивера и пороги, рассеянные по всему течению Ангары, делают ее непригодной для судоходства. Будь она доступна для судов, это изменило бы физиономию края.
Преодолев каменный "горох", некоторое время идем в спокойной воде. Но вот нашего слуха касается глухой гул, доносящийся спереди. Это Аплинский порог предупреждает о своей близости. При подходе снизу он не так опасен — только отбросит сердито; но, приближаясь к нему сверху, не следует пренебрегать его предостережением: подхватит и швырнет лодку в кипящую бездну с такой быстротой, что не будет времени даже испугаться. Так именно погиб в нем когда-то ссыльный поляк Аплинский, по имени которого порог и получил свое название.
Через порог переправляемся "вручную", то-есть разгружаем лодку и пере-
[119]
таскиваем вещи на себе, карабкаясь по скользким камням. Лодку вытягиваем на двух бечевах. Это занимает порядочно времени, и наш молодой охотник пользуется случаем пристрелять свою винтовку. Перед этим он безуспешно старался свалить черныша: вероятно, опять что-то приключилось с мушкой...
IV. На пороге пустыни.Ангара с давних пор служила дорогой для беглых с царской каторги, которые, спускаясь вниз по реке, оседали на ее берегах. Бродяга Брюхан облюбовал устье реки Кежмы и поставил тут шалаш. Потом к нему присоединился беглый Ворон. Так образовался поселок Кежма. Брюхан и Ворон — родоначальники теперешних кежмарей. Поэтому у них только две фамилии: Брюхановы и Вороновы.
В настоящее время Кежма — самый большой поселок на Ангаре; это культурный и торговый центр Приангарья. Тут база Госторга по заготовке пушнины, кооператив, школа. В 1923 году кежмари ухитрились своими силами построить электрическую станцию, а теперь мечтают о радио. Занимая выгодное географическое положение, Кежма имеет все данные для дальнейшего развития.
Еще на берегу, не успев выгрузиться, узнаем, что накануне в Кежму прибыл сверху какой-то нездешний человек, который, повидимому, дожидается нас. Это, оказывается, Сытин. С самолетом, как поется в старой песне, вышло "гладко на бумаге, да забыли про овраги", На пути полета не оказалось баз с горючим, и, пролетев немного дальше селения Братского, он должен был вернуться. Сытину пришлось добираться до Кежмы в лодке.
На нашем пути Кежма — последний пункт, где мы можем доснарядиться и пополнить дорожные припасы. Как ни глухо и безлюдно Приангарье, но дальше нас ждет настоящая пустыня. Надо подумать о многом и вспомнить каждую мелочь, прежде чем углубиться в лесные дебри. Перед отъездом сюда у нас почти не было времени, чтобы как следует собраться.
Два дня, проведенные нами в Кежме, навсегда останутся в моей памяти в образе бесконечного количества мешков, кулей, свертков и ящиков, заключавших в себе все необходимое для семи человек и десяти лошадей на месячный срок —так определялось время нашего пребывания в тайге. В состав экспедиции входят также четыре собаки, но они в расчет не принимаются. Кормом для них будут служить белки, которых мы будем стрелять по дороге. Сибирская лайка неприхотлива и довольствуется немногим.
В сборах сами собой распределяются роли в зависимости от склонностей каждого. Сытин и Суслов берут на себя административную часть, Вологжин — обязанности заведующего хозяйством, мне выпадает роль Госплана, а нашему комсомольцу — заботы об оружии экспедиции, то-есть его чистка. Кроме пристрастия к пристрелке, Митя обладает еще одним качеством, весьма ценным в охотнике, — он любит заниматься чисткой ружей. На остановках он часами наводит блеск на свою винтовочку, и мы так привыкли к этому занятию, что, если видим Митю без шомпола и протирки в руках, — невольно задаем вопрос:
— Что случилось, Митя? Почему ты не чистишь ружья?..
Он вполне доволен своей ролью. Чистит и протирает ружья с таким увлечением, что ежеминутно теряет протирку и шомпол. Кроме чистки, Мите поручено отобрать из имеющегося у нас запаса оружия две винтовки для вооружения рабочих, а остальные сдать на хранение местным властям.
Вопрос о бандитах получает некоторое разъяснение. Оказывается, эта сенсация имеет полугодовую давность. Еще летом, когда Сытин находился с Куликом, он слышал от одного поселенца на Подкаменной Тунгуске рассказ о каких-то субъектах, которые будто бы заходили к этому поселенцу на зимовье и расспрашивали, как пройти в район, где работала метеоритная экспедиция. Пробыть несколько месяцев в тайге без больших запасов продовольствия — вещь немыслимая: время от времени необходимо выходить за продуктами в жилые
[120]
места. Между тем этих субъектов больше никто не видел, и мы приходим к заключению, что в тайге нам едва ли придется иметь дело с кем-либо, кроме зверья. Если эти подозрительные субъекты действительно были бандитами, то их давно уже нет в этих краях. Поэтому тащить с собой большой запас оружия не имеет смысла.
О Кулике здесь рассказывают то же, что мы слышали от Кулакова, но в Кежме Кулика никто не видел. По словам кежмарей, Кулик, расставшись с Сытиным на фактории Ановар, нанял там одного рабочего и с ним отправился к месту падения метеорита. По дороге рабочий умер, и, похоронив
его в тайге, ученый один вернулся в свою избушку. Его будто бы видели там тун-
гусы, но так ли это — приходится сильно сомневаться. Легенды вокруг "Тунгусского дива" слагаются быстрее, чем это можно было бы предполагать...
Вечером накануне выступления один из нанятых нами рабочих, оставшись со мной наедине, вдруг задает мне вопрос:
— Вы в самом деле едете расследовать это дело?
— Какое дело? — удивляюсь я.
— Убийство Кулика.
— Убийство Кулика? — Я замер от изумления. — Но кто же его убил?.. Ответ был не менее поразителен:
— Сытин, который был с ним в тайге... Так у нас болтает народ. Будто бы они не поладили при дележке золота. Вас считают за следователей...
И рабочий рассказывает мне историю, которая могла бы послужить темой для целого приключенческого романа. Тот факт, что Сытин находится среди нас, не меняет дела. Убив ученого, Сытин не мог унести с собой всего золота, которое они нашли (кто же поверит, что они искали какой-то не имеющий цены камень, упавший с неба? ). Теперь Сытин вернулся за остатками золота, но в Кежме мы его накрыли. Наш проводник Сизых, которого мы так быстро забрали с рыбалки, не дав ему опомниться, также причастен к этому делу. Не даром у парня после возвращения из тайги появилось много денег...
Так искажается истина в далекой северной тайге.
В эту ночь спать почти не пришлось. Сытин, не подозревая в каком тяжком преступлении обвиняют его кежмари, возился с пленками для своего киноаппарата, комсомолец доканчивал чист-
ку винтовок, мы с Вологжиным упаковывали вьюки. А когда в окна забрезжило серенькое утро, донесшийся с улицы топот копыт возвестил, что пора собираться в путь.
[121]
V. По таежной тропе.За колючим угором в последний раз мелькает лента Ангары. Тайга надвигается сразу, и вокруг уже нет ничего, кроме сплошной стены первобытного леса. После суетни сборов кажется странной лесная тишина. Кругом ни движения, ни звука. Процеженный сквозь чащу дневной свет скупо освещает узкую тропу. Местами, где особенно густо переплетается бурелом, тропу легко потерять. Только опытный глаз может нащупать ее едва приметные следы.
Север уже чувствуется — тайга тут не та, которую мы видели по ту сторону Ангары. Принизились придавленные вылинявшим небом деревья, исчезла веселая березка, пушистее стал ковер седых мхов, затканных ягодами голубики. Подножье вывороченных бурями деревьев похоже на огромный блин. Корни расположены под прямым углом к стволу: слой почвы тонок — под ним вечная мерзлота.
Деревья стоят в земле непрочно, поэтому так густ бурелом. Если бы наши лошади умели говорить, они высказали бы свое недовольство дорогой. Но так как они не обладают даром речи, каждая из них выражает это недовольство в зависимости от своего характера.
Мой мерин, получивший за свою неуклюжесть кличку "Гардероб", всем своим видом показывает полное нежелание шагать через колодины, делая это только под энергичным воздействием основательной хворостины. Рыжей кобыле Игреньке, на которой едет Суслов, за каждой корягой чудится медведь и, ежеминутно бросаясь в сторону, она норовит повернуть назад. А Митин Буланый, преодолев несколько колодин, решил, что этого с него вполне достаточно. Перед следующим препятствием он останавливается как вкопанный.
Комсомолец вооружается длиннейшим концом веревки и пытается ободрить упрямца, но эффект получается самый неожиданный: Буланый берет барьер с такой стремительностью, что всадник планирует вниз, даже не успев выбрать места для посадки.
На это, разумеется, не следует досадовать: плох тот кавалерист, который никогда не падает с лошади. Виноваты также вьюки, которыми загружен конь. Митя поднимается с земли, ловит Буланого и снова водворяется на его спине. Для бодрости затягивает комсомольскую песню.
По-разному ведут себя и наши собаки. В то время как три из них усердно рыщут по чаще в поисках белок и глухарей, четвертый пес, Серко, предпочитает смотреть на хвост Митиной лошади, вероятно, считая это занятие самым интересным. Он присоединяется к остальным собакам лишь в том случае, когда они найдут дичь и притом с определенным намерением подхватить эту дичь на лету, когда она будет падать под выстрелом охотника. Почувствовав в зубах добычу, пес немедленно отправляет ее дальше, в желудок.
Такое поведение собаки вызывает вполне понятное негодование всех нас, за исключением Мити. Он старается оправдать Серка, говоря, что тот голоден. Пес действительно не очень жирен, поэтому мы прощаем ему двух рябчиков и белку, которых он уже успел сожрать. Но когда Серко тащит из рук Вологжина убитого им глухаря, наше терпение лопается.
— Пристрелить его, и делу конец! — предлагает кто-то. — Иначе всю дорогу будем сидеть без дичи.
— Я покупаю Серка! — заявляет вдруг Митя. — Вношу деньги, которые были за него уплачены...
Против такого предложения никто не возражает. Митя сажает на привязь прожорливого пса и с этого момента становится его единоличным и полновластным хозяином.
Митя вообще большой оптимист. Спасая Серка от пули, он надеется, что впоследствии, утолив свой безмерный голод, он станет приличной охотничьей собакой. Оправдаются ли эти надежды — покажет будущее, но его конь Буланый не обнаруживает желания исправиться. После скачка через колодину, имевшего последствием полет Мить с седла, Буланому взбрело на ум, что так он должен поступать и в дальнейшем. Поэтому Мите приходится делать
[122]
вынужденные посадки на землю чуть ли не на каждом километре. Но это не понижает бодрости его духа.
— Обойдется! — хохочет он, который раз взбираясь на вьюки. — Мы с конем еще не привыкли друг к другу...
Настроение комсомольца, однако, круто меняется после того, как Буланый пытается повторить свой номер во время переправы через реку с явным намерением заставить седока принять холодную ванну. Удержаться в седле ему удалось, но, выбравшись на берег, он категорически заявил:
— Как вам угодно, дорогие товарищи, но дальше на этом проклятом коне я не поеду!..
Вечером, когда мы остановились на ночлег, Митя не занимался ни пристрелкой, ни чисткой оружия, хотя по обыкновению и держал в руках шомпол. На шомполе, сидя у костра, он сушил свою намокшую шапку, упавшую с его головы в воду по вине Буланого...
VI. Тунгусы уходят на север.Если бы не эти и ряд других маленьких приключений, сопровождающих наш путь, нам, пожалуй, было бы скучно, потому что северная тайга уныла, как осенний пасмурный день. Мочежины, болота, колодник, гари... И все это чередуется с таким однообразием, что впечатления о пройденном пути сливаются в какое-то серое пятно. Препятствия — на каждом шагу, но их перестаешь замечать. Попав в болото, где надо вести коня в поводу и прыгать с кочки на кочку, спешишь выбраться на высокое место, а, добравшись до него, не знаешь, чему отдать предпочтение — болоту или бурелому.
— Чорт чорта стоит, — говорят ангарцы, и они, без сомнения, правы.
Как нитка из клубка, бежит вперед тропа. Эта тропа — единственная связь между долиной Ангары и "Катангой" — так называют тут Подкаменную Тунгуску. Летом движение по тропе — случайно и редко, но зимой по ней проходят обозы с товарами для госторговских факторий, расположенных на Катанге и Чуне. Осенью этой тропой идут в тайгу охотники промышлять белку.
Хотя в здешних лесах водятся и медведь, и лиса, и горностай, и колонок, но добыча их носит случайный характер, а пушистый брильянт — соболь — совсем редкость. Но белка в здешних краях то же, что пшеница в степях; на этом маленьком зверке строится благополучие ангарца. Через несколько дней начинается охотничий сезон, и люди с ружьями уже потянулись по таежным тропам. В зимовье на берегах Чадобца мы встречаем несколько охотников-промышленников.
Снаряжение охотника за белкой несложно. Малокалиберное шомпольное ружье, натруска с порохом, мешочек с пулями и дробью, котелок, нож и мешок с провиантом, главным образом хлебом, — вот и все. Провиант везется вьюком на лошади, которую сопровождает сынишка-подросток, иногда жена.
Женщины нередко занимаются охотой наравне с мужчиной. Доставив охотника до зимовья — заранее поставленной избушки в районе охоты, — лошадь с провожатым возвращается обратно, так как кормить ее в тайге нечем. К концу охоты, когда выпадет снег и промысел станет невозможным, лошадь придет снова, чтобы увезти добычу, но эта добыча за последние годы так невелика, что ее можно унести и без помощи лошади.
— Гоняешься, гоняешься по тайге, а добычу можно в кулак зажать! — говорят охотники. — В прежние годы четыре сотни белок добывал самый последний промышленный, а теперь кто добудет две сотни, считает себя богачом...
Зверя год от году все меньше, его надо искать, и охотники идут на поиски белки. Не так давно здешние леса не видели никого, кроме тунгуса, а теперь тут нет ни одного тунгусского чума. В погоне за белкой русские охотники, проникая в охотничьи угодья тунгусов, оттесняют последних все дальше к северу.
Тунгус уходит от соседства с русскими не потому, что не хочет, чтобы они охотились с ним бок-о-бок, а совершенно по другой причине. Зверя промышлять надо и тунгусу и русскому, но он, русский, "худой человек", — гово-
[123]
рят "аваньки" 1). Почему плохой? — Потому что с появлением русских из тунгусских ловушек стали исчезать лисицы, а из "лабазов" 2) — продукты.
Вытащить из чужой ловушки попавшего в нее зверя — это еще туда-сюда. Но обокрасть лабаз — это тут самое тяжкое преступление. Лабаз в тайге — то же, что колодец воды в Сахаре. Ни один порядочный таежник не позволит себе даже подумать взять что-либо из чужого лабаза — это можно сделать только под угрозой голодной смерти. Но взяв кусок чужого хлеба, об этом надо заявить первому встретившемуся человеку... Таков обычай тайги.
Продукты из тунгусских лабазов исчезают, а заявлений, кто их берет, ни от кого не поступает. Значит, это делает не честный человек, попавший в нужду, а просто вор. Такому человеку по тому же таежному обычаю полагается лишь одно наказание — смерть, но как поймать в тайге вора! Легче, кажется, сосчитать на голове волосы, чем найти в этом лесу человека.
— На моей памяти, — рассказывал мне один таежник, — только один случай, когда попался вор. Да и поймала его сама матушка-тайга. Дело было в сильный ветер, — а тут только смотри, не успеешь очухаться, как накроет колодиной. Буря косит тайгу, что косарь траву, потому — лес тут вековечный; каждой лесине, может, не одна сотня лет. Стоит сосна, скажем, на глаз — ни какими силами не сдвинуть, а подул ветер— валится, как сноп. Корни у ней давно уже сгнили, да и земля тут не толста, внизу — мерзлотина. Так вот, обчистил человек лабаз, а его тут же лесиной придавило. Приходит охотник, а он лежит под колодиной со сломанными ногами, и все добро при нем. Что ж, не от смертельной нужды украл. Отобрал промышленный свое добро, а того так и оставил лежать под колодиной...
1) Аваньки — так называют себя тунгусы. Названия "тунгус" они не признают.
2) Лабаз — помост на высоких столбах, куда охотники кладут продукты, чтобы уберечь их от зверя.Русские охотники, чтобы уберечь лабаз от непрошенного посетителя, иногда его "настораживают", то есть пристраивают за дверью ружье с бечевой на спуске таким образом, что оно производит выстрел, когда дверь начинает открываться. От таких самострелов нашли смерть немало таежных воров, но тунгус, мягкий по характеру и чуждый жестокости, не хочет прибегать к таким способам для охраны своего лабаза. Разбирая чум, он предпочитает уйти подальше от тех мест, где завелся худой "люче" 3). Тайга ведь велика: "две луны" 4) можно итти по лесу на север, и то не дойдешь до конца. А где тайга, там и мох для оленей, и мед, и лисица, и белка...
Но не только обкрадывание ловушек и лабазов заставляет тунгусов покидать эти места. Люче оскверняют также могилы предков, забирая оружие и одежду умерших. Тунгусы хоронят покойников в колоде, которая вешается на дереве вместе с вещами умершего. Забирая эти вещи, люче разносят злых духов, которые явились причиной смерти че-
3) Люче (по-тунгусски) — русский.
4) "Две луны" значит — в течение двух месяцев.[124]
ловека: они съели его душу... Через люче они могут съесть другие души...
По словам русских охотников, аваньки, уходя на север, жгут тайгу, чтобы сделать нечто в роде барьера, который отделял бы их от русских. Насколько справедливо такое утверждение, сказать трудно, но тайга действительно горит. Этим летом в приангарских селениях в течение нескольких недель не видно было солнца из-за дыма. От Ангары до Подкаменной Тунгуски мы прошли двести пятьдесят километров сплошным лесом, и добрая треть его сожжена пожаром.
Мрачное зрелище представляет собой обгоревшая тайга. Вокруг все черно, угрюмо, мертво. Обуглившиеся деревья стоят, как зловещие призраки. Ни зверя, ни птицы — зимой и летом царит безмолвие. Но когда подует ветер, разыграется непогода, — словно стая демонов спускается в это царство смерти. Стонет черная тайга, с грохотом и треском валятся лесные гиганты. Не уйти тогда отсюда человеку!..
Эти пожары являются одной из причин уменьшения фауны в здешних лесах.
VII. Потерявшийся в тайге.Впереди, в бездонном провале осенней ночи — два мигающих глазка. Мы идем на эти глазки бесконечно долго, но они не становятся ярче. Между тем, нам хочется поскорей добраться до этих огоньков. Мы спешим не только потому, что сделали переход в 60 километров, но и потому, что беспокоимся о Мите. Он у нас потерялся...
Спустившись к Подкаменной Тунгуске, мы вспугнули на берегу несколько рябчиков. До Тетери, где мы предполагали сделать небольшую остановку, а затем двигаться на факторию Ановар, оставалось не больше километра, и, чтобы не задерживаться, мы решили не увлекаться охотой. Митя, однако, не утерпел.
— Я догоню вас в Тетере! — крикнул он, хватаясь за ружье. Снял полушубок, чтобы быть налегке, и устремился за рябчиками. Постройки Тетери были уже на виду, поэтому мы не пытались его удержать.
Тетеря — это упраздненная фактория: теперь на ней живет пионер и завоеватель тайги — поселенец Кустов. Он быстро соорудил нам чай и, сидя за самоваром, мы стали поджидать охотника. Час, предположенный на остановку, прошел, а его все не было. Прошел и второй час. До фактории Ановар — места ночлега — надо было сделать еще двадцать пять километров, а солнце уже катилось книзу, и нам пора было выступать. Мы и без того прихватывали ночь.
— Нагонит по дороге, — решили мы и, оставив Мите коня и полушубок, двинулись дальше. Перед выступлением сделали один за другим два выстрела — условный сигнал, означающий, что отряд продолжает путь.
Тропа от Тетери до Ановара все время идет берегом Подкаменной Тунгуски. Поэтому, догоняя нас, сбиться с дороги при всем желании невозможно.
Давно уже скрылись избушки Тетери, километры шли один за другим, а позади. все не было слышно топота копыт. Берег реки, открывавшийся на излучинах на большое расстояние, был пуст. Между тем уже начало смеркаться, и вскоре беззвучная тьма поглотила все кругом. Стало ясно, что теперь Митя нас уже не нагонит.
— Он или заблудился или остался в Тетере ночевать, — сказал Сытин. — Зная, что на второй половине пути до Ановара надо в брод обходить скалу, он, может быть, не рискнул ехать один.
Последнее, однако, было мало вероятно: Митя не таков, чтобы испугаться брода. Вернее первое. Но, с другой стороны, как заблудиться на берегу реки? Отойти от нее он далеко не мог. Зная направление, в котором течет Подкаменная Тунгуска, нетрудно ее разыскать.
— Парень просто обошел Тетерю лесом и ушел берегом вперед, — сделал новое предположение Суслов, и это нам показалось более правдоподобным. Митя уже не раз обгонял отряд. Может быть, в самом деле, он давно уже на фактории.
Огоньки все еще далеко, и кажется, мы никогда до них не доедем. Вот они гаснут, но через минуту загораются снова, на этот раз ярче. Чуя скорую остановку, лошади подбадриваются, и передовой трогает рысью, хотя это и не безопасно. Тропы в темноте почти
[125]
не видно, и она, сжатая с одной стороны обрывом, с другой — стеной непроходимой чащи, так узка, что достаточно одного неверного движения, чтобы полететь вниз.
Фактория на том берегу, и нам надо переправляться через реку. В темноте она кажется безбрежной, хотя в действительности ее ширина тут не превышает трехсот метров. На ней еще нет шуги, но у берегов уже образовались закраины. Ночные заморозки достигают пяти градусов; через два-три дня пойдет и шуга.
Наконец мы на одной линии с огнями. Чтобы вызвать лодку, делаем несколько выстрелов. В ответ с того берега слышатся голоса. В этой глуши всякий звук, говорящий о присутствии человека, ловится быстро.
— Что за люди? — несется из темноты.
— Анжи-не-ры!..
Аспи-да-то-ры!.. — кричит в ответ наш рабочий-ангарец. На Ангаре почему-то всех приезжих называют инженерами. "Аспидаторы" — это должно означать "экспедиторы", от слова "экспедиция".
Перекликаемся долго. Обитатели фактории не хотят перевозить на свою сторону, предварительно не удостоверившись, с кем имеют дело. В прошлом году такие "анжинеры" ограбили факторию в верховьях Подкаменной Тунгуски.
Но вот подозрительность ановарцев сломлена. С реки доносится стук весел и плеск воды. Подходит лодка.
— К вам не пришел один из наших? — задаем вопрос человеку в лодке.
— Нет, никто не приходил, — отвечает тот.
Мы сделали большую неосторожность, позволив комсомольцу итти за рябчиками. Теперь уже нет сомнений, что он действительно заблудился...
Митя явился на Ановар лишь на следующий день, уже после того, как с Тетери нам сообщили, что за оставленной нами лошадью никто не пришел, и были организованы поиски. На Тетере оказалось несколько охотников, пришедших промышлять белку. Они отправились в тайгу на розыски нашего неосторожного товарища.
Произошло то, что случается не только с такими неопытными охотниками, как Митя, но и со старыми таежниками. Увлекшись рябчиками, он не заметил, как очутился в какой-то таежной топи. Сунулся в одну сторону — не пройти, в другую — тоже. Пока кружил по болоту, наступила ночь, а ночью в тайге все равно, что у негра за пазухой. Долго шел, как казалось, по направлению к Подкаменной Тунгуске, но реки не было. Тогда взял немного левее — результат тот же. Повернул вправо — чаща и бурелом со всех сторон. "Закружал человек", — как говорят тунгусы, а это в тайге самое последнее дело. Рассказывая о дальнейших похождениях, охотник признался, что не знает, где кончается действительность и где начинается игра взбудораженного вообра-
[126]
жения. Истомленный непрестанной борьбой с колодником и болотами, он прилег под корягой. Заснул. Долго ли спал — неизвестно, но проснулся от жара, который почувствовал на лице. Открыл глаза — прямо перед лицом два раскаленных уголька и широко раскрытая пасть! Медведь! Выхватил наган, стал стрелять, а потом побежал. Куда бежал и сколько времени — об этом также никто не узнает, но, когда опомнился, в барабане револьера не оказалось ни одной пули. Приходилось рассчитывать лишь на малокалиберное ружье, если медведь будет преследовать. Однако он не преследовал. Возможно, что он был убит: Митя стрелял в упор. Выяснить этого факта также никогда не удастся. Опять куда-то шел, опять пытался вздремнуть под колодой, но в одной тоненькой гимнастерке было дьявольски холодно. Спасаясь от медведя, потерял шапку и, чтобы согреть голову, снял с ноги шерстяной чулок и им повязался.
Неизвестно, чем кончилось бы это приключение, если бы не встретились двое охотников, — это было уже днем. Они указали попавшему в беду человеку, как выйти на Подкаменную Тунгуску, которая находилась всего в двух километрах. Оказывается, блуждая, Митя все время шел параллельно реке и вышел к ней лишь в нескольких километрах от Ановара.
Сейчас мы решаем вопрос, может ли Митя продолжать с нами дальнейший путь: у него сильно стерты ноги и немного повышена температура. Он уверяет, однако, что через два дня, которые мы проведем на фактории, от всего этого не останется следа и он будет в состоянии итти хоть на северный полюс...
VIII. Творимые легенды.Фактория Ановар — это тот пункт, где Сытин покинул Кулика, и откуда ученый вернулся на место падения метеорита. Это было два с половиной месяца назад.
Кулик ушел с рабочим по имени Китьян, которого он нанял на фактории после ухода Сытина. Правда ли, что этот Китьян умер по дороге, как о том
говорили в Кежме, на фактории не знают, так как со времени ухода Кулика о нем тут ничего не слышали. Тайга к северу от Подкаменной Тунгуски — это уже настоящая Тунгусия, но аваньки не ходят в район Великого Болота — местонахождения тунгусского дива. Двадцать лет назад "дух молнии и грома Агды валил там тайгу, кончал оленей, кидал в воздух людей и чумы. Зачем тревожить духа? Он может рассердиться... "
— Ой, диво, диво! — говорит тунгус Лючеткан, рассказывая об этом событии. — Большой беда был! Все крошил Агды. Аваньки думал — конец пришел. Зачем сердить Агды?
Для наивных аваньков место падения метеорита — нехорошее место, которое надо подальше обойти, чтобы не рассердить духа. Но для людей, не признающих Агды, в этом месте хранятся неисчислимые сокровища. Это своего рода Клондайк, где чуть ли не лопатой можно загребать золото...
Вечером я долго засиделся за дневником. Перед сном вышел из избы глотнуть свежего воздуха. Ночь была темная, безлунная; низко нависшее небо грозило запоздавшим дождем. На реке шуршал лед, яркий костер горел на берегу.
Я направился к огню, чтобы закурить папиросу, но, не доходя несколько шагов, остановился, скрытый темнотой. Слова, доносившиеся от костра, показались мне интересными. Разговаривали двое.
— Давно там они ищут? — спрашивал низкий сиплый голос.
— С весны, — отвечал другой. — Пришло их много, да все будто захворали, ушли. Главный остался.
— Которого Куликом зовут?
— Он самый. И в самом деле похож на кулика. Ноги длиннущие, что жерди. Я в Кежме его видал, рабочих он там брал.
— Эти, стало быть, к нему едут?
— К нему. Видал сколько? Пять человек анжинеров да трое рабочих. Добудут теперь...
— Да есть ли оно еще?..
— Это золото-то? Сказал тоже! Сколько хошь, только напасть на него
[127]
трудно. Вон один мозговской стрелял в глухаря, а золото добыл...
— Как так?
— А так. Глухаря убил. Стал потрошить, вынимать кишки, а в кишках — самородок. Глухари любят клевать мелкие камушки, как индюшки. Вот и склевал заместо камня.
— Куда же он его девал?
— Вот чудак — куда девал! Глухаря съел, а самородок продал. Два червонца взял...
Немного помолчали.
— Места тут, можно сказать, золотые, — продолжал голос, рассказывавший о золотом глухаре. — Про купца Катаева слышал?
— Нет. Расскажи.
— Первый на Катанге золотоискатель был. С тунгусами торговлю вел, от них, верно, и о золоте пронюхал. Снарядил он илимку 1), подобрал компаньёнов, и поплыли они вниз золото добывать. Где они его нашли — в точности не известно, но добыли много,
1) Илимка — большая лодка.чуть не пол-лодки. При дележке, однако, заминка вышла, — обделил купец своих товарищей. Те церемониться, понятно, не стали, купца и прихлопнули. Поделили золото и поплыли обратно. По дороге у них, однако, провиант кончился, а без провианту в тайге, известно, — смерть. Стали спорить: как скорей выйти — рекой или прямо тайгой? Спорили-спорили и поделились на две половинки: одни поплыли водой, другие пошли сухопутьем через тайгу. Первые все пропали, их больше никто не ви-
дал, а из тех, что пошли тайгой, выбрался только один, а всех было пять человек. В тайге они заблудились, и дело подошло к тому, чтобы начать есть друг друга. За палку уж взялись: кто ухватится за конец, тому и капут, — да тут страшно каждому стало: а ну как мне? Бросили палку и разбежались в разные стороны. Человек человеку хуже зверя стал. Четверо из них тоже пропали, с голоду померли, а одного подобрали кежемские охотники, — под деревом нашли. От него и стало все это известно...
Рассказчик замолчал. К костру потянулась лохматая фигура и стала прикуривать папиросу.
— А как же золото? Принес он? — спросил жадный голос.
[128]
— Золото в тайге и посейчас лежит, друг, вместе с теми, кто его добыл. Тот человек, что вышел, сам его бросил там. Проклятое, говорит, это золото: сколько народу через него погибло!
— Может, они это золото и нашли?
— Кто? Кулик-то? Может статься.
Только нам с тобой от этого не легче.
— А заведующий давеча говорил, что они камень ищут, который с неба упал. Для науки будто...
— Слушай их, они тебе наскажут! Нужен им камень, ежели он, скажем, такой же, как вот этот!
В это время залаяли собаки. Люди у костра поднялись, и я вернулся в избу.
Итак, в уме таежных людей легенда о золоте засела крепко, но в этих местах она имеет другой вариант. За следователей нас не принимают, но думают, что мы приехали за золотом, которое давно уже ищет Кулик...
У костра разговаривали охотники, пришедшие на факторию за порохом, но того же мнения, вероятно, держатся
и остальные ановарцы, хотя их число и невелико: кроме заведующего — два человека. Тунгус Лючеткан, чей чум стоит рядом с факторией, не в счет. Я думаю, ему даже в голову не приходит вопрос: зачем русские едут туда, где «Агды валил тайгу»? Люче — чудной народ, они много делают того, что не поймешь. Золото? Но аваньке золота не надо, ему побольше бы белок...
Остальные тут буквально бредят золотом, и, кажется, некоторые не прочь взглянуть на него поближе. В этом отношении особенно подозрительно одно зимовье, расположенное в тридцати километрах от фактории, у устья реки Чамбе. Из этого зимовья исходит слух о тех бандитах из ссыльных, которые будто бы угрожают Кулику и которых в действительности тут нет и никогда не было. Не думают ли обитатели этого зимовья сами проверить, много ли золота накопал Кулик?..
Это вполне возможно. Остановку на фактории надо сократить до минимума...
(Продолжение в следующем номере)[129]
