Чистая вода
Замечательный писатель Лора БЕЛОИВАН была отправлена «Новой газетой» на борт ледокола «Красин». Первый репортаж — с Чукотки
Пепел моей юности (Дальневосточное морское пароходство, плавсостав, пять лет) стучал в мое сердце и наконец достучался: выторговав у сил небесных оказию, 19 августовских дней я провела на борту ледокола «Красин». Зимой он работает в проекте «Сахалин‑1» и обслуживает порт Де-Кастри, а летом дежурит в восточном секторе Арктики. В нынешней навигации «Красин» пришел на Чукотку в первых числах июля, а уйдет в конце ноября.
Попасть в полярку на «Красин», «Макаров» или «Ермак» считалось у нас, пароходского молодняка, лучшим вариантом из худших — северный завоз не обожал никто, и если уж в Арктику, то лучше на ледоколе: там чисто и нет самовыгрузки. А из четырнадцати ледоколов пароходства лучшими были эти три: финской постройки, благоустроенные с головы до ног (от отсутствующего в конструкции киля до клотика) — с широкими трапами, бассейном, сауной, спортзалом, кинотеатром и обширными каютами, оборудованными персональным душем и сортиром. В таких условиях можно и не спятить за восемь — десять месяцев рейса. Я работала на ледоколе «Владивосток». Тоже ничего, не спятила; но, во‑первых, «Владивосток» уже лет 20 как продали на гвозди, а во‑вторых, «Красин» это «Красин».
Ледокольщики всегда отличались гостеприимством. Меня поселили в каюту дублера капитана (кабинет-гостиная, спальня, все прочие блага по умолчанию). В этой каюте до меня вполне мог жить Виктор Конецкий, но он дублерствовал в Балтийском пароходстве и никогда на «Красине» не был. И вроде бы ничто не предвещало, но, поставив рюкзак на диван и принявшись отдавать барашки задраенных иллюминаторов, я внезапно и запросто шагнула в ту самую реку, в которую якобы нельзя дважды. Оказывается если ненадолго, то можно.
В ней мало что изменилось за 25 лет. Разве что интернет появился, но он в тех местах — да еще и на борту, среди железа — настолько чудовищный, что можно его всерьез и не рассматривать. Вечерами по палубам того борта, что обращен к Певеку, туда-сюда расхаживают моряки глазами внутрь: разговаривают с домом по мобильному телефону. Я помню, как однажды у нас сошел с ума четвертый механик — он ходил по палубе, разговаривая с домом по утюгу.
То же замедленное течение, одинаковые, расписанные по минутам дни. Из новостей — «Абакан», застрявший на Врангеле с мая месяца (и перспектива идти делиться с ним продуктами, топливом и водой).
Те же запахи краски и дизельного выхлопа, втянутые вдруг в надстройку и смешавшиеся там с хлебным духом из пекарки.
Те же звуки — незаметный уже через полчаса гул вентиляции и эпизодические объявления по громкой внутрисудовой связи (матюгальнику).
Вид из иллюминатора на Певек. Полярные чайки, караулящие манну небесную, — время от времени кто-нибудь обязательно выйдет, бросит в море пару кусков хлеба и, перегнувшись через фальшборт, будет наблюдать за чаячьей дракой. «Приятного аппетита» вместо «здрасьте» при входе в кают-компанию. Какао, сыр и колбаса на завтрак по воскресеньям, картошка с селедкой — по понедельникам. Завтрак в полвосьмого, обед в полдвенадцатого, ужин в полдвадцатого, между обедом и ужином новшество: ликвидирован коллективный чай-полдник в 15.30, теперь все едят свои конфеты и печенья, выданные в обед, сепаратно и автономно. «Абакан» все еще не поставили на выгрузку: владелец груза до сих пор за него не заплатил. В среду смена постельного белья.
Но внешний антураж поменялся до неузнаваемости. Главное — пустой порт и тотальное отсутствие льдов. Чистая вода от Владивостока и до Архангельска: плыви — не хочу. Льдов нет вдоль всего Чукотского побережья, ледокол стоит посреди голого залива, желто-черный на синем, очень красиво. В этом году певекские жители купались в Восточно-Сибирском море — окраинном море Северного Ледовитого океана: вода у берега прогрелась до невероятных 14 градусов. А многолетних нетающих льдов здесь не наблюдали уже несколько навигаций подряд. Тревожные ауспиции для белого медведя.
Старпом говорит: «Идем — смотрим, льдина метра три. Решили: надо тюкнуть, а то что это — ледокол за всю навигацию льда не увидит. Чуть-чуть изменили курс, подошли, тюкнули. На камбузе что-то упало…»
На «Абакане» половина экипажа написала заявления на увольнение.
В начале августа еще совсем светлые ночи, между закатом и рассветом трехчасовой интервал. Спать невозможно, и я хожу на бак — пялиться на тюленей, плавающих вокруг ледокола. Они лежат на воде, опустив морды в море, и лениво караулят еду. Когда еда проплывает мимо, тюлени аккуратно, без всплеска, ныряют перекусить.
Чистая вода — отсутствие ледовых проводок. Ледокол дает проходящим судам рекомендации, стоя на якоре посреди Чаунской губы. Или, если сильный ветер, на двух якорях. Здесь малые глубины и непрочный донный грунт. «Красин» стоит в видимости Певека, но за акваторией порта — иначе пришлось бы оформлять заход, а это лишняя суета: прибытие санитарных властей, пожарной службы и кого там еще здешние боги пришлют к вам на борт за капустой, луком и морковью. Всегда так было в полярке и ничуть с давних пор не изменилось, а овощи «у самих уже кончаются». Сколько помню, каждый раз у самих кончались овощи.
Капитан сказал, что топливо и продукты «Абакану» даст, а воды у самих в обрез. В Певеке воды тоже не дадут, там с водой плохо, у них сколько-то лет назад дамбу прорвало.
Выход экипажа «в город» выглядит нарядно и немного экзотично: пару раз в месяц капитан дает разрешение на спуск спасательного бота, получившие увольнение берут спасжилеты, паспорта, деньги и рюкзаки — и оранжевая посудина с откинутыми крышками люков отваливает от ледокольного брюха. Полчаса ходу — и причаливаем к полузатопленной барже в дальнем углу порта. Человек двадцать ледокольщиков идут делать кассу местным продуктовым магазинам. Сигареты, пиво, кефир, водка. Накануне выезда на берег старпом проводит в кинозале общесудовое собрание, велит экипажу не нажираться и пускает по рядам листки бумаги: фамилия — роспись. Никто, впрочем, и не нажирается.
То и дело всплывает тема «Абакана». Это очень плохо, когда идешь в рейс на 35 суток, а застреваешь на 4 месяца. Ледокольщикам в этом смысле проще: они заведомо знают, что уходят на полгода.
Судов мало. За все время я насчитала пять. Пустой порт, никакой тебе очереди на рейде. Штаба арктической навигации, гнездившегося в Певеке, — тыщу раз был он упомянут Конецким, цитировавшим радиограммы за подписью вечного Филиппа Харитоновича Полунина, — больше нет. В общем и целом именно штабные функции сейчас выполняет дежурный ледокол. Их в оперативном управлении ДВМП осталось всего два: «Красин» и «Адмирал Макаров». Но когда-то и ДВМП было одной из крупнейших судоходных компаний в мире — больше двухсот судов, неограниченный регион плавания. Сейчас меньше трех десятков. «Абакан» — один из них.
Экипаж на «Красине» — 69 человек, включая водолазный и спасательный штат. Водолазы развлекаются рыбалкой — пару раз в неделю спускают надувную моторку и плавают на косу. Раньше были еще пилот вертолета и техники, и на берег иной раз можно было слетать на бортовом вертолете — в тундру за грибами и морошкой, например. Лет десять уже не используются вертолеты ледовой разведки в восточном секторе, все данные можно получить со спутника, но на ледоколе памятью о прежних временах остались ангар и вертолетная площадка — яркая, праздничная, пустая. «Вертолетку» постоянно обновляют. Благоухая краской, она наводит на мысли о культе карго: кажется, если подкрасить еще здесь и здесь, то вертолет непременно прилетит.
Назначили дату выхода на Врангель. Кроме еды и солярки, «Красин» должен доставить на «Абакан» двенадцать моряков взамен списывающихся на берег. Замена прилетела в Певек ближайшим рейсом.
Открытый гештальт, из которого мне сквозило все мои постпароходские годы, не захлопнулся с оглушительным треском, но закрылся бесшумно, деликатно и почти ласково.
(Продолжение следует)
Замечательный писатель Лора БЕЛОИВАН была отправлена «Новой газетой» на борт ледокола «Красин». Первый репортаж — с Чукотки
Пепел моей юности (Дальневосточное морское пароходство, плавсостав, пять лет) стучал в мое сердце и наконец достучался: выторговав у сил небесных оказию, 19 августовских дней я провела на борту ледокола «Красин». Зимой он работает в проекте «Сахалин‑1» и обслуживает порт Де-Кастри, а летом дежурит в восточном секторе Арктики. В нынешней навигации «Красин» пришел на Чукотку в первых числах июля, а уйдет в конце ноября.
Попасть в полярку на «Красин», «Макаров» или «Ермак» считалось у нас, пароходского молодняка, лучшим вариантом из худших — северный завоз не обожал никто, и если уж в Арктику, то лучше на ледоколе: там чисто и нет самовыгрузки. А из четырнадцати ледоколов пароходства лучшими были эти три: финской постройки, благоустроенные с головы до ног (от отсутствующего в конструкции киля до клотика) — с широкими трапами, бассейном, сауной, спортзалом, кинотеатром и обширными каютами, оборудованными персональным душем и сортиром. В таких условиях можно и не спятить за восемь — десять месяцев рейса. Я работала на ледоколе «Владивосток». Тоже ничего, не спятила; но, во‑первых, «Владивосток» уже лет 20 как продали на гвозди, а во‑вторых, «Красин» это «Красин».
Ледокольщики всегда отличались гостеприимством. Меня поселили в каюту дублера капитана (кабинет-гостиная, спальня, все прочие блага по умолчанию). В этой каюте до меня вполне мог жить Виктор Конецкий, но он дублерствовал в Балтийском пароходстве и никогда на «Красине» не был. И вроде бы ничто не предвещало, но, поставив рюкзак на диван и принявшись отдавать барашки задраенных иллюминаторов, я внезапно и запросто шагнула в ту самую реку, в которую якобы нельзя дважды. Оказывается если ненадолго, то можно.
В ней мало что изменилось за 25 лет. Разве что интернет появился, но он в тех местах — да еще и на борту, среди железа — настолько чудовищный, что можно его всерьез и не рассматривать. Вечерами по палубам того борта, что обращен к Певеку, туда-сюда расхаживают моряки глазами внутрь: разговаривают с домом по мобильному телефону. Я помню, как однажды у нас сошел с ума четвертый механик — он ходил по палубе, разговаривая с домом по утюгу.
То же замедленное течение, одинаковые, расписанные по минутам дни. Из новостей — «Абакан», застрявший на Врангеле с мая месяца (и перспектива идти делиться с ним продуктами, топливом и водой).
Те же запахи краски и дизельного выхлопа, втянутые вдруг в надстройку и смешавшиеся там с хлебным духом из пекарки.
Те же звуки — незаметный уже через полчаса гул вентиляции и эпизодические объявления по громкой внутрисудовой связи (матюгальнику).
Вид из иллюминатора на Певек. Полярные чайки, караулящие манну небесную, — время от времени кто-нибудь обязательно выйдет, бросит в море пару кусков хлеба и, перегнувшись через фальшборт, будет наблюдать за чаячьей дракой. «Приятного аппетита» вместо «здрасьте» при входе в кают-компанию. Какао, сыр и колбаса на завтрак по воскресеньям, картошка с селедкой — по понедельникам. Завтрак в полвосьмого, обед в полдвенадцатого, ужин в полдвадцатого, между обедом и ужином новшество: ликвидирован коллективный чай-полдник в 15.30, теперь все едят свои конфеты и печенья, выданные в обед, сепаратно и автономно. «Абакан» все еще не поставили на выгрузку: владелец груза до сих пор за него не заплатил. В среду смена постельного белья.
Но внешний антураж поменялся до неузнаваемости. Главное — пустой порт и тотальное отсутствие льдов. Чистая вода от Владивостока и до Архангельска: плыви — не хочу. Льдов нет вдоль всего Чукотского побережья, ледокол стоит посреди голого залива, желто-черный на синем, очень красиво. В этом году певекские жители купались в Восточно-Сибирском море — окраинном море Северного Ледовитого океана: вода у берега прогрелась до невероятных 14 градусов. А многолетних нетающих льдов здесь не наблюдали уже несколько навигаций подряд. Тревожные ауспиции для белого медведя.
Старпом говорит: «Идем — смотрим, льдина метра три. Решили: надо тюкнуть, а то что это — ледокол за всю навигацию льда не увидит. Чуть-чуть изменили курс, подошли, тюкнули. На камбузе что-то упало…»
На «Абакане» половина экипажа написала заявления на увольнение.
В начале августа еще совсем светлые ночи, между закатом и рассветом трехчасовой интервал. Спать невозможно, и я хожу на бак — пялиться на тюленей, плавающих вокруг ледокола. Они лежат на воде, опустив морды в море, и лениво караулят еду. Когда еда проплывает мимо, тюлени аккуратно, без всплеска, ныряют перекусить.
Чистая вода — отсутствие ледовых проводок. Ледокол дает проходящим судам рекомендации, стоя на якоре посреди Чаунской губы. Или, если сильный ветер, на двух якорях. Здесь малые глубины и непрочный донный грунт. «Красин» стоит в видимости Певека, но за акваторией порта — иначе пришлось бы оформлять заход, а это лишняя суета: прибытие санитарных властей, пожарной службы и кого там еще здешние боги пришлют к вам на борт за капустой, луком и морковью. Всегда так было в полярке и ничуть с давних пор не изменилось, а овощи «у самих уже кончаются». Сколько помню, каждый раз у самих кончались овощи.
Капитан сказал, что топливо и продукты «Абакану» даст, а воды у самих в обрез. В Певеке воды тоже не дадут, там с водой плохо, у них сколько-то лет назад дамбу прорвало.
Выход экипажа «в город» выглядит нарядно и немного экзотично: пару раз в месяц капитан дает разрешение на спуск спасательного бота, получившие увольнение берут спасжилеты, паспорта, деньги и рюкзаки — и оранжевая посудина с откинутыми крышками люков отваливает от ледокольного брюха. Полчаса ходу — и причаливаем к полузатопленной барже в дальнем углу порта. Человек двадцать ледокольщиков идут делать кассу местным продуктовым магазинам. Сигареты, пиво, кефир, водка. Накануне выезда на берег старпом проводит в кинозале общесудовое собрание, велит экипажу не нажираться и пускает по рядам листки бумаги: фамилия — роспись. Никто, впрочем, и не нажирается.
То и дело всплывает тема «Абакана». Это очень плохо, когда идешь в рейс на 35 суток, а застреваешь на 4 месяца. Ледокольщикам в этом смысле проще: они заведомо знают, что уходят на полгода.
Судов мало. За все время я насчитала пять. Пустой порт, никакой тебе очереди на рейде. Штаба арктической навигации, гнездившегося в Певеке, — тыщу раз был он упомянут Конецким, цитировавшим радиограммы за подписью вечного Филиппа Харитоновича Полунина, — больше нет. В общем и целом именно штабные функции сейчас выполняет дежурный ледокол. Их в оперативном управлении ДВМП осталось всего два: «Красин» и «Адмирал Макаров». Но когда-то и ДВМП было одной из крупнейших судоходных компаний в мире — больше двухсот судов, неограниченный регион плавания. Сейчас меньше трех десятков. «Абакан» — один из них.
Экипаж на «Красине» — 69 человек, включая водолазный и спасательный штат. Водолазы развлекаются рыбалкой — пару раз в неделю спускают надувную моторку и плавают на косу. Раньше были еще пилот вертолета и техники, и на берег иной раз можно было слетать на бортовом вертолете — в тундру за грибами и морошкой, например. Лет десять уже не используются вертолеты ледовой разведки в восточном секторе, все данные можно получить со спутника, но на ледоколе памятью о прежних временах остались ангар и вертолетная площадка — яркая, праздничная, пустая. «Вертолетку» постоянно обновляют. Благоухая краской, она наводит на мысли о культе карго: кажется, если подкрасить еще здесь и здесь, то вертолет непременно прилетит.
Назначили дату выхода на Врангель. Кроме еды и солярки, «Красин» должен доставить на «Абакан» двенадцать моряков взамен списывающихся на берег. Замена прилетела в Певек ближайшим рейсом.
Открытый гештальт, из которого мне сквозило все мои постпароходские годы, не захлопнулся с оглушительным треском, но закрылся бесшумно, деликатно и почти ласково.
(Продолжение следует)
