1990-92: 36-я Советская Антарктическая Экспедиция
Добавлено: 06 Декабрь 2012 19:3736-я САЭ (16 октября 1990 - 23 сентября 1992 гг.)
Валерий Николаевич Ганичев
ТАМ, ДАЛЕКО - У СЕРДЦА БЛИЗКО
Южнее, южнее: на самый юг
Восьмого августа 1991 года. Позвонил Чилингаров - наш известный полярник и блестящий организатор полярных исследований. "Летим в Антарктиду эвакуировать полярников с "Сомова". Как ты?"
Ну, конечно, хотелось.
А здоровье? А дела? А родные? Осмотрелся. Вечером позвонил старенькой маме, поговорил с женой, на работе. Согласны. Летим. Да и полет-то 7-10 дней. Летели на Ил-76-м: Москва - Эмираты - Таиланд - Сейшелы - Зимбабве - ЮАР. Об этом разговор особый. Вот и ЮАР. Вылетаем из Кейптауна. Впереди Антарктида. Континент, освоенный русскими.
Прикосновение к Антарктиде было нежным. Не знаю, сколько раз садился на землю командир нашего корабля Станислав Близнюк, может быть сто, может быть тысячу, но уверен, что это было одно из самых ласковых его приземлений. Напряженность на наших лицах, летевших с нами юаровских коллег-журналистов спадает, все дружно аплодируют и быстро-быстро говорят. Наверное, прорывается нарыв тревоги. Известно, что при большом страхе холодеет низ живота. Пожалуй, так. В большинстве случаев чувствуется опасность снизу. В море, в небе, в горах. Приземление как бы разряжает тревогу. Мы на своей, родной земле. Родной ли? Да и земле ли?
По учебнику Антарктида - континент, но кругом неоглядный лед. Где он, континент? Насколько далеко его поверхность от царственного ледяного покрова?
Катимся по аэродрому, то бишь по взлетно-посадочной полосе. ВПП! Как и кто приготовил ее? Как можно спаять эту секущую поземку и бугристый лед. Как может выдержать эта зыбкая и хрустящая масса многотонный ИЛ - с его грузом для полярников
По возвращении в Кейптаун за ужином летчики слегка приоткрыли завесу опасности: неизвестность, прочность полосы, ее длина, видимость. Все под вопросом.
В любой антарктической экспедиции обдуманный риск соседствует с авантюризмом. Если операцию тщательно не подготовить - на первый план выходит авантюризм, если профессионализм подкрепляется высокой организацией, то ее рискованность понижается. Операцию готовили тщательно и оттуда, из Москвы и Ленинграда, и отсюда, из Антарктиды, с "Молодежной". На послеполетном приеме у мэра Кейптауна знакомимся с приземистым крепким человеком. Он спрашивает:
- Где тут летчики, что они говорят о полосе?
- Извините, мнение непрофессионала, отличная полоса.
Александр Андревич, а он один из тех, кто готовил аэродром, кивнул, но явно неудовлетворенно. Он хочет знать все погрешности своей полосы.
День за днем уплотнялся наметенный на полосу снег, утрамбовывался, вжимался, втирался, становился плотной массой. И каждый день бросал сверху "уплотнитель", "плотник" - прибор, который измерял твердость поверхности.
В первых совместных экспедициях и речи о перелете из Северного полушария на континент не было, но с 16-й антарктической экспедиции уже пробовали, экспериментировали, готовили дорожку. И вот прилетел ИЛ-18. Это уже было на 25-й экспедиции. Авиасвязь с родиной, с Большой землей стала постоянной. Однако такого гиганта, как ИЛ-76, Антарктида еще не принимала. Молодцы летчики! Молодцы полярники! Молодцы конструкторы! (Ведь удельный вес у 76-го даже меньше, чем у предшественников.)
Когда летели к "Молодежной", из кабины летчиков донеслось: "Справа "Сомов". Но он как-то быстро и невпечатлительно проплыл, рассыпавшись в сверкании солнечнных лучей. И вот "Молодежная". От жаркой Москвы, теплого Кейптауна - в пронзительно-ветреную морозную Антарктиду. В полярную ночь! Стой, а сияющее солнце, причудливые кристаллы искрящихся льдин, сверкающая до боли в глазах снежная равнина. Да, это короткий и светлый промежуток для посадки выбрали метеорологи и летчики, руководители штаба еще в Кейптауне. Станислав Близнюк, как всегда немногословный, на штабе спрашивал прогноз, рассматривал триптих погодной карты: вчера, сегодня, завтра - и на следующий день переспрашивал, что подтвердилось. Юаровские метеорологи показали высочайший класс точности, пишу не для того, чтобы приуменьшить работу наших. Нет, они трудились столь же самоотверженно. Но ведь встреча с юаровцами, их прогнозы для столь ответственной операции были впервые. И как радостно, что они были столь плодотворны. После возвращения из Антарктиды, суматохи первой встречи, когда у лестницы постояли усталые летчики, руководители экспедиции, экипаж увидел стоящего вдали юаровского метеоролога и кинулся к нему пожимать руки. "Колоссально! Точно до часа!" - и он смущенно качал головой: "Ну что вы? Вот японцы, те и на десять минут не ошибаются". Ошибаются, наверное, но юаровский метеоролог не хотел преувеличения собственных заслуг...
...Итак, "Молодежная". Спускаемся по лестнице и сразу попадаем в круговорот секущей метели. Бьет по ногам, лезет под куртку, забивает дыхание. Я долго буду помнить это состояние безвоздушия, одышки, останавливающегося дыхания. Где-то вверху плавал желток солнца, заслонившийся языками снежных вихрей. Вокруг самолета разбежались телевизионщики и фотографы и снимали, снимали, снимали эту веселящуюся ярмарку снега, согнувшихся людей и беснующейся в каком-то своем белом танце поземки. Ух и крутануло, ввинтило нас в Антарктиду с первых шагов.
- В вертолет! - Кричит Чилингаров. Вваливаемся, отряхиваемся, оттираемся, улыбаемся, смеемся.
Все тянутся к вертолетным иллюминаторам. Внизу носом кверху с любопытством взирают на. пришельцев гигантские ледовые тюлени-айсберги. Признаться, я испытываю до сих пор восхищение и страх перед этими исполинами полярных морей. Мне кажется, какой-то громадный циклоп сбрасывает их с тела Антарктиды, чтобы не допустить смельчаков к ее берегам. Вот и он, гигант с черепашьей поверхностью - тот айсберг, что, сорвавшись в морскую пучину, закрыл выход "Сомову" и крутанул так, что создал непредвиденный дрейф. Его длина два километра. Положив вытянутую ледяную голову на прозрачные лапы, он дремал в сиянии солнца и казался святочным украшением, а не обломком застывшей стихии.
Приземляемся на "Сомов". Сверху он красив. Этакий красный (в полном смысле слова) молодец, в белом обрамлении. Однако все не совсем так. Он хотя и красный, но с темными пятнами, облупившимися стенами, наростами льда на палубе и мостике. Ясно постепенно, что не молодец, а пленник. Мрачный капитан не позволяет никому выйти вниз на лед. Опасно. Черт знает, как поведут себя льдины. Наш фотокор Михаил Харлампиев и юаровские корреспонденты умоляют, но кэп непреклонен. Он почему-то не хочет, чтобы "Сомова" фотографировали со льда. Только тут: на мостике, палубах, носу, на корме. Одни с панорамой, с членами экипажа, с заходящим солнцем, с горизонтом, с советским флагом и, конечно, с этим покрывающимся предвечерней синью айсбергом.
Короткое интервью с капитаном и начальником экспедиции Плигузовым. Вопросы задавали юаровцы.
- Сколько людей остается?
- Шестьдесят три.
- Женщины?
- Нет. Все улетают.
- Сколько люди жили здесь в Антарктиде?
- По-разному. Некоторые в течение двух лет.
- На каком расстоянии вы от "Молодежной"?
- Тридцать три мили.
- Как вы попали в дрейф?
- Зима была суровая. Мощный циклон создал тридцать два-тридцать пять метров в секунду. Сошел мощный айсберг, и он образовал движение льдов. Судно не смогло справиться с ветром и попало в дрейф.
Плигузов добавил:
- В Антарктиде мы всегда действуем на грани фола. А вот Антарктида напомнила нам свои правила игры. Ледовая обстановка была благоприятной, но то, что произошло, говорит, что с Антарктидой шутить нельзя.
- Имеется ли угроза для корабля?
- Нет, в данный момент нет.
- Пытаетесь ли вырваться из ледового плена, работают ли двигатели?
- Нет, не работают. Бесполезно. Иногда только, чтобы сохранить винто-рулевую группу.
- Есть ли опасное давление на корпус?
- Нет, сейчас нет.
- Как с питанием?
- Нелегко. У нас на борту было двести двадцать человек, но запас был еще на полтора-два месяца. Сейчас с учетом того, что привез ИЛ, - на три месяца.
- Вы следите за событиями в стране?
- Да. Но отсюда далеко и невозможно комментировать.
- Вы остаетесь? Как команда?
- Нормально. У нее обязанности. Машина, мостик, вахта, камбуз. Да мало ли дел у команды!
- А вы отдыхаете?
- У нас есть фильмы, спортивные снаряды, шахматы, библиотека, музыка.
А уже через 15 минут встреча в кают-компании, встреча с коллективом. Тут первый вопрос: что там на Родине? Что за путч? Конечно, ни Чилингаров, ни Круцких точно не знали. Но твердо - за конституционный порядок. А затем вопросы по быту, науке, перспективам. Когда же введут полярные надбавки, каков коэффициент добавили. Отвечает директор Арктического института, профессор Борис Андреевич Круцких. Отвечает честно, не виляет. Люди раздражаются, но понимают, когда перед ними предстает картина всей сложной ситуации полярных затрат. Государство свои расходы на исследование Антарктиды снизило, а новые источники не найдены. Ну, об этом позднее.
Несколько минут сказал и я от имени "Роман-газеты". Приятно было увидеть в коридоре женщину, которая читала наш журнал. "Роман-газета" читается даже у Южного полюса! "Что же вы читаете?" - неожиданно обратился я. "Да все, что вы печатаете. Нравится журнал".
Сердце млело, душа радовалась, а мысль, правда с издевкой, подсказывала: вежливость, вежливость. Не может все же нравиться. Нужна ли литература в наше смутное время? Что он значит для человека? Мощный и крепкий штурман самолета Юра Егоров проявлял к нам неподдельный интерес и задал, как мне показалось, без ехидства вопрос: "А какое право вы имеете писать?" - потом поправился: "Кто вам дает это право?" Скажу честно, я, опробованный во многих испытаниях, пресс-конференциях, дискуссиях, смутился. А действительно. Всегда ли надо браться за литературное дело без оснований, без разрешения? Нет, ни власти, ни цензуры, а собственной совести, законов нравственности. Нелегкий вопрос литераторам и издателям. Во всяком случае, встретить читательницу "Роман-газеты" в Антарктиде было приятно. Сестра-хозяйка Людмила Павловна была доброжелательна и вручила гранитный кусок Антарктиды с вкрапленными гранатовыми блестками. Берегитесь, недоброжелатели "Роман-газеты", мы вооружены твердым, гранитным, признанием наших почитателей.
Краткий налет на "Сомов" заканчивается. Вертолеты снуют туда и обратно. Вывозятся последние члены экспедиции. Надо успеть до захода собраться на "Молодежной", оттуда загрузиться в самолет. И затем взлететь в полной темноте. Вылетаем и мы на "Молодежную". Последний взгляд на "Сомов". Нет, не молодец, а сиротливый, скованный льдами мужик. Долго еще предстоит ему дышать в ладони своих двигателей, бить по полам своего судового армяка, согреваясь и вздрагивая, чтобы не замерзнуть в сугробах и льдах чужбины. Но придет час, взревут его машины, колыхнется полярный мужичок, хрустнут ледяные позвонки, натужится его корпус и ударит в толщу окружающую. Может, она и лопнет, и выйдет он на простор, и пойдет, натруженный и уставший, на север, ибо отсюда, от Антарктиды, все пути ведут на север, на Родину. До свидания, "Сомов".
Садимся на "Молодежной". У вертолета стоит вездеход с высоким, славным, мужественным, доброжелательным водителем. Где же я его видел? Ну да, у Джека Лондона встречались, да еще в "Двух капитанах" у Каверина, да еще... В общем, типичный полярник. Обветренный, обтесанный, ладный, какой-то притертый к природе, к ветрам, льдам. Мы-то, журналисты, вывалились из вертолета какие-то распухшие, растрепанные, неприспособленные.
- Лев, - представился водитель. - Садитесь на почетное место и к отходу солнца подвезу.
Бросаем в вездеход сумки, камеры, рюкзаки. С места в карьер. А дальше был невероятный, скрежещущий, хрустящий и ревущий рейс к скорбному месту для всех нас, на самое южное, самое холодно, самое ветреное кладбище наших соотечественников.
Вечный покой. В крутящейся вьюге с последними блестками солнца силуэтился антарктический погост. Никогда не ожидал, что уже столь много людей закончили свою жизнь тут, на южном материке. Говорят, 67 полярников погребено здесь. А сколько всего погибло? Здесь 200-З00? Много. Очень много - неоправданно много. Отчего погибли они? Несчастный случай. Сердечная недостаточность. Смертельный мороз и ветер. Катастрофа. За всем этим жесткая сила, а порой и свирепость, коварство Антарктиды. Она не прощает ни одного упущения, непредусмотрительности, отступления. Но если даже все соблюдено, порой наносит беспощадный удар, как говорится, без мотивации. За грехи, наверное, наши, за грехи тех, кто собирал здесь людей и направлял их на дело, в экспедицию, в разведку. И конечно, должен стоять здесь святой крест, под сенью которого и могут покоиться верующие и неверующие христиане, полярные эти путники России, после долговременных странствий.
Умерших отсюда не увозят, они так и остаются в скалистой, кристаллической материковой земле. Только недавно родители одного из умерших потребовали привезти его тело на Большую землю, домой. На "Сомове" один из вопрошающих спросил: "Сколько будем возить груз двести?" В кают-компании повеяло холодом, возникла пауза, все замерли. Руководители переглянулись и сказали: "Надо еще раз поговорить с родителями". За словами спрашивающего слышалось: несчастья "Сомова" и от этого мрачного груза. Действительно, корабль не приспособлен к таким трагическим перевозкам через все широты, тропики, экватор. Проблема. Печальная проблема, которую надо решать.
Над кладбищем протянулись вихрастые руки пурги. Они завязывали узел белого савана над могилами умерших. Господня земля здесь хранила их прах, а души их были там, где уж нет места земным болезням, печалям и воздыханиям.
Дальшей едем на высокую господствующую точку. Да, заход солнца - это утрата дня. А здесь это и смена погоды. К холму из потемневших ущелий и низин тянутся длинные языки поземки, вот-вот совьют белый саван и закроют горизонт. А там, в столбах и потоках снежной пыли, садится в остатки света солнце. Верхняя часть неба темно-синяя, затем полоса бирюзы, затем оранжевая и багрово-красный нимб над опустившим кромку за завтрашний день солнцем. Явственный рывок, и уже половина светила за горизонтом. Еще мгновение - и уже только пылающий ореол под давящей тьмой. Да, яркая, четкая, пылающая звезда рядом. Или планета?
- Юпитер! - объясняет Лев. И этот надгоризонтный Юпитер врезался в память на всю оставшуюся жизнь.
Вездеход залязгал и бросился уже во тьму. Закутанные и завязанные журналисты с тревогой прислушивались к мотору, который надсадно ревел, урчал, завывал, пищал, скрежетал, бросая машину на ледяные корки, каменные россыпи, снежные сугробы. Ледяные площадки, торчащие наледи, коварные низинки вставали на дороге вездехода. Одни он преодолевал с ходу, другие сжевывал, над третьими прерывисто крутился. На одном таком развороте вездеход не мог зацепиться своими гусеницами и закружился на обдутой ветром ледяной плоскости. Первый разворот вызвал в брезентовом салоне, освещенном тусклой лампочкой, веселые восклицания, второй - нервный смех, третий - тревогу, четвертый - испуг. Еще немного, и невесомость - столь стремительно, как юла, вращалась громада вездехода. Мешки, рюкзаки, люди падали друг на друга, мы хватались за устойчивые предметы - лавки, железные дуги, кабины, пол. Рев мотора - и соскальзываем с искрошенного льда в колею. Еще немного, и останавливаемся. Поспешно вылезаем из нашей кабины. Пошатываемся. А улыбающийся, веселый Лев, похохатывая, приглашает в сооружение на тонких ножках. Ножки, правда, не куриные, а металлические. Они прочные, и их много. А поднято сооружение, дабы снег продувало, иначе засыплет домишко закроет его с верхом, придавит снегом дверь - и соси лапу. А поскольку у человека лапы нету, а запасы не бесконечные, то, как бывало не раз в полярных экспедициях, такая зимовка оканчивалась трагически.
Поднимаемся по лестнице-трапу, в строение № 13, перед дверью трехсторонняя кабина, заграждающая от шквального ветра. Вроде бы пневматическая ручка, сделанная по принципу щеколды, бронированной или, по крайней мере, металлической двери. Заходишь, и она, как в самолете, герметически захлопывается. Кажется, не ворваться сюда ни малейшему дуновению. Но нет, и за ней в прихожей вторая дверь. Веник. Третья дверь. Уф-ф-ф. Коридор теплый, с милым учрежденческим красным ковром, высмеянным юмористами, но так уютно выглядевшим здесь, когда за окном метель, ветер, снег.
- Проходите, проходите! - любезно приглашает Лев. - Вот здесь мой кабинет, - увидев удивление на лицах, поясняет: - Начальник экспедиции на "Молодежной" Саватюгин! - И хохочет: - Тут все надо уметь: водить, варить, грузить и руководить.
Удивляемся уюту и теплу. Дальше еще больше. Вторая комната отделана коричневыми панелями, верх оригинальной светло-кофейной с узорами тканью. Не "Савой", конечно, но, но... Кто-то из полярников поясняет:
- Лев сам тут возился, красил, обивал, утеплял. Даже на лицах оказавшихся уже тут руководителей Круцких и Чилингарова удивление с удовлетворением. Я слышал потом реплику: "Лев-то еще лучше, чем мы думали". Мы же о Льве Михайловиче ничего не думали, а просто были в восторге от его радушия, желания ответить на все вопросы, подтрунивания над собой, Антарктидой и нами. На его шее была сегодня вся перевозка, транспортировка грузов, размещение прилетевших с "Сомова". Но он не паниковал (ведь не каждый день 200 человек принимает станция), не срывался, не кричал, а с прибаутками, иногда с ехидным остреньким словечком, отдавал указания, советовался, бегал куда-то, возвращался и каждый раз отвечал на вопросы юаровцев, подсовывал им бутерброды, не отказался от рюмки оказавшейся в наших рюкзаках "Зубровки".
Прилетел последний вертолет с "Сомова". Раздаются четкие указания, которые тут же передают по радио: "Весь груз пропускать через весы! Груз не должен превышать сто килограммов на человека!"
А все члены СЭ готовились к отлету. Выходим постоять у дома. Внизу сразу прижимает к лестнице. Лишь забившись в нишу двери, закрыв нос рукавицей, смотришь вверх. Не ясно что за звезды, что за созвездия? Наклоняешь голову, может, этот ракурс поможет? Нет, кроме указанного Юпитера ничего нет. Объявление. "Приготовиться к пуску ракеты! После отлет производится через пять минут! Через три! Две! Одна!" Красная ракета ввинтилась в темноту антарктической ночи. Однако посадку не объявляют. Темнота, шквалы ветра, свист, метель. Взлетим ли? Объявление: "Рейс переносится на утро! Подъем в 5.30, сбор в 6.00. Посадка в 6.30. В 9 взлет".
Лев кряхтит, что-то спрашивает у Чилингарова, Круцких. Кивает, звонит по телефону. Мне нравится безусловная иерархическая подчиненность полярников, четкость исполнения, быстрая обратная связь. Чилингаров - стратегия операции, контакты по главным вопросам, Москва. Круцких - обоснованные аналитические решения, Ленинград; Плигузов - погрузка, размещение, "Сомов", Саватюгин - дирижирование движением, связь, "Молодежная". Они руководители, но они же полярники. То есть равные всем, не претендующие на особые, комфортные условия в размещении, еде, одежде.
Когда решили остаться на ночевку, от сердца отлегло. Летать-то в темноту...
Итак, ночуем в Антарктиде. Нам предлагают поужинать в кают-компании. Что ж, отведаем полярной кухни. Но вот тут-то и пришлось хватануть другого хлебова: ночного мороза, колючего снега, вихря ледяного. Никак не можешь продохнуть. Состояние такое, как будто застрял ком в горле, легких. Эх, постучал бы кто по спине. Пожалуйста. Крепкий удар разворачивает в обратном направлении. Вдоль трассы, от дома к дому, тянется эстакада, можно идти, придерживаясь каната, но все идут чуть в отдалении. Ну не малодушничать же.
Вот и ножки дома, где находится кают-компания. Обнимаем их и подтягиваемся на лестницу. Ну а кают-компания прелесть. Тепло, светло, на стенах, к восторгу юаровцев и нашему, белые березы, небольшие холмы, светлые речки и зеленые луга. Россия... Да неужели же есть это где-то? А вот это есть там и тут. Над бачком деловое предупреждение: "Товарищи полярники, просьба наливать компот над ведром". Нальем, нальем, не расплескаем, товарищ дежурный.
Бин, Сахм, Бриан, Самуэль, Шарль, Ганс, Герард вместе с нами по-колхозному, коллективистски стаскивают столы. Несем на столы картошку, мясо, капусту, маринованный лук и чай. Вкусно, жарко. Оттаиваем. Девушки ходят к повару и без перевода благодарят, просят принести чистой воды. А вода чистейшая, вкусная, без вредных примесей. Ее добывают из озер. В другом месте из льда, в котором нет примесей индустриальных отходов, газовых облаков, сброса горючего. Юаровцы похваливают еду, удивляются ножам без ручек (знающие люди предполагают, что их использовали на блесну), читают грозный, написанный стилем древнерусского указ о том, что не пить, не курить, да и не ругаться в общественных местах.
Гости вначале присмирели, не ощутив в грозных словах юмора, и лишь потом, разобравшись, громко хохотали и подначивали друг друга, ссылаясь на суровый указ.
Дальше пробирались по своим местам, разгребая охапки вьюжного воздуха, отворачиваясь от забивавшейся в рот снежной пыли, растирая нос и щеки. И вот тут я понял, для чего нужны светлые изогнутые плексигласовые лопаточки, стоявшие у входа. Это они прикрывают нос и щеки от секущего снега, от упругого и порывистого ветра, дают возможность вдохнуть и выдохнуть, что очень тяжело на открытом воздухе. "Телевизор!" - так окрестили прозрачную лопатку-маску в этих широтах.
Кое-как доплелись до спасительного 13-го. Туда-сюда сновал Лев Михайлович, подтянулись руководители экспедиции. Круцких находился в кашле, болело прихваченное меазитом плечо. Непрерывно курил Чилингаров. Встреча с членами экспедиций была нелегкой. Но вот можно попить и чай, и даже бутылку горбачевской. Старой русской водки, неожиданно приобретшей на Западе новую славу из-за некоторых ощутимых созвучий. Лев Михайлович включает довоенные и послевоенные танго и песни:
В этот вечер, в танце карнавала,
Ты руки моей коснулся вдруг,
И внезапно искра пробежала...
Щемящие, сентиментальные мелодии тут уместны и как воспоминания, и как доброе расслабляющее начало, смывающее нагрузку, усталость, напряжение. Завывает ветер, стучит телетайп, кружится по крыше пурга, а тут Козин и Лещенко заставляют набухать чувства, подталкивают лирический комок к горлу и... Но тут новый звонок прерывает поток эмоций. Кто-то что-то забыл на "Сомове", надо лететь утром на самолете. В телефонную трубку раздаются далеко не козинские сентиментальные слова. Ну что ж, "такова селяви", как выражаются остряки. Укладываемся с невиданным и неожиданным комфортом - с одеялами, подушками и даже простыней. А непрошенных гостей-то сегодня на станции почти двести человек. Все время звонит телефон, телетайп неусыпен, да и нам не спится, хотя спать-то осталось 3-4 часа. Задремали, и голос по радио: "Просим вставать!" Ну что ж, мы почти и не засыпали.
Хорошо бы отпустить бороду и приехать на Большую землю с антарктической бородой, как ходят тут многие саэшники (САЭ - Советская антарктическая экспЕдиция), но за сутки все-таки она не отрастает, даже синяя. Поэтому бреемся, убираем постели, натягиваем комбинезоны, куртки, шапки. Да, хорош бы я был в своем нейлоновом пальтишке, что взял на юг, на этот морозный контитент. Мудрый бывалый полярник-легенда Арнольд Богданович Будрецкий еще на "Визе", где проходили заседания штаба полета, понял, что я самонадеянный новичок, и пошел искать у полярников сапоги, куртку, портянки и особенно комбинезон. Как же хорош он - голубой комбинезон, а ведь наш, отечественный. Как хорошо застегивается, пригоняется, завязывается, как элегантно выглядит. Захотелось даже пощеголять в Москве. Может, жарковато было бы в метро и Кремлевском дворце. Конечно, под него и теплое белье, и свитер, и повязку шерстяную антирадикулитную. Наши сапоги иностранцы-антарктидцы тоже признают за добрую обувь. Выдерживают снег, лед, каменную щебенку, а с портяночкой блеск!
Пьем чай. Пробегающий Лев Михайлович бросает: "А у вас разве с утра не похмеляются?" Говорю, что нет. Он кивает головой: "У нас тоже нет!" И уж из двери доносится: "Потому что нечем!" Шутит Лев Михайлович. На полке стоит в добром здравии для профилактики отечественный крепкий напиток.
Идем на вертолетную площадку у кают-компании. По дороге знаменитый на весь мир указатель "Москва 13810", "Ленинград 14500", "Сберкасса 14525". Тут и Обнинск, и Певек, и Курган, и Харьков, Иркутск и Одесса, Смоленск и Долгопрудный. 30 стрелочек. Ну как тут удержаться! Велико тщеславие постоять возле знаменательного знака и сфотографировать. Переезд в вездеходе на вертолетную площадку. Поднимаемся к пункту связи, туда заходит метеоролог Шамиль, приглашает к себе в соседний дом:
"У меня пиво, водка, вода. Поговорим". Юаровцы соглашаются. Сергей с двумя журналистами уезжает на центральный пункт, чтобы они дали оперативную информацию в газеты ЮАР, обещает приехать. Поднимаемся на небольшую горку. Солнце встало над горизонтом. В букете завихрений, конечно, не греет, но светит пронзительно ярко и внимательно рассматривает нас из снежной пелены. А ветер с какой-то особой яростью, вроде бы с желанием оставить о себе многолетнее впечатление, с остервенением даже трепал, дергал, разворачивал нас на этом небольшом взгорочке. Нащупывая небольшие дырочки, петелечки, отходившие застежки, и устремлялся туда своими длинными холодными пальцами.
Дулка! - называется такой полярный напор воздуха. Докарабкиваемся до домика. Вползаем. А тут, как и везде, тепло, цветы даже. И турник. Володя Дыченко из Обнинска сразу показывает несколько упражнений на нем. Вспышки, стрекочет телевизионная камера.
- Гимнастика у Южного полюса! Парни изъясняются, показывают фотографии семей, журналисты узнают, что Володя каждый день обливается холодной водой на улице, и умоляют повторить процедуру. Володя не ломается, нацеживает ведро воды и выходит в плавках на решетчатую площадку (Все фотографы внизу: "Антарктический морж! или пингвин?"), спокойно поворачивается для фотогеничности и медленно, под визг Сахэм Винтер выливает на бритую головушку ведро воды. Да-а, чем только не поражают русские люди. А между тем приблизилось время отлета самолета. Где же Сергей? Где вертолет? Начинаю искать по телефону концы. Радисты отвечают: "Ваши давно ушли". Телефон начальника станции не отвечает. Уехали? А он уезжает последний! "Останьтесь до следующего года", - шутит Шамиль. Ну-ну! Наконец до кого-то дозваниваюсь. "Где вы? Какого черта там сидите? (Действительно, какого черта?) Ждите". Из вихревых снежных высот соскальзывает вертолет. Скорей туда! Через десять минут мы у самолета. Бросаем взгляд сверху - ничего не видно. Садимся. Выхожу и иду в другую от самолета сторону. Меня разворачивает флажковый. Магнитное поле, что ли, действует или ветер? Протискиваемся в дверцу нашего родного ИЛа-76. Где вы пропадаете? Ничего себе. Не забирают, да еще и нападают. Хотел огрызнуться: прессу ЮАР спасал, но тут сигнал: "Командир прибыл" - и сразу ссыпались вниз молодежники. Со Львом успел расцеловаться: "В Ленинграде жду!" Он и в Ленинграде ждет, а будет ли Лещенко и довоенные танго? Станислав Близнюк. Зашел не дергаясь, не осыпая командой. Повел глазом по рядам и завалам. Ничего не сказал и шагнул вверх. Сейчас наша судьба там. У него и его экипажа в руках, в голове, в сердце. Дверь в Антарктиду медленно закрывается.
Весь вечер вчера в самолет грузили вещи. Некоторые в экспедиции больше двух лет, перед этим заходили в разные зарубежные порты. Многое хотелось привезти с собой. Но приказ строг: не больше 80 килограммов на человека. Был ропот. Границу подняли до 100. Погрузили и экспедиционный груз. Самолет заполнен до пределов. На упакованном и перепутанном тросами грузе уступами сели люди. Человек тридцать сидели между этой грузо-человеческой пирамидой и другим нагромождением чемоданов, рюкзаков, сумок, ящиков с питанием, накрытым заглушками от турбин. Люди стояли, держась за плечи, талии, руки соседей. Наверное, нарушение. Голос из кабины предупреждал: "Прошу пристегнуться, привязаться, зафиксироваться". Я стою близко к выходу в кабину - фиксируюсь за стол и ногу Михаила Харлампиева, расположившегося на заглушках. Моторы ревут,режет надрыв. Пошел, пошел! Разбег, кровь стучит в висках. Оглядываюсь. Сто пятьдесят пар напряженных глаз. Наверное, и в них есть какая-то подъемная энергия. Самолет несется сквозь поземку на короткой дорожке.
Взлетели. Летим. Прощай или до свидания, Антарктида? И тут же добродушный и улыбчивый Василий Плигузов протягивает сувенирный конверт "Молодежной", на обороте экспромт:
Мешков, коробок Эверест,
У "ИЛа" на борту.
Кто петухом сел на нашест,
Кто стоя свой приемлет крест.
В Кейптаунском порту
Давно мечтали побывать,
За это можно пострадать!
Уж коли взлет сошел нам с рук,
Все трын-трава! Ура, Близнюк!
Нет, с юмором в Антарктиде в порядке. А Близнюку ура! Летим, громко, быстро говорим. Я даю новым своим юаровским друзьям (думаю, что все, кто побывали вместе в Антарктиде, - друзья) блокнот, все пишут ФИО и адрес. Хорошие и симпатичные эти ребята. Уступаем друг другу возможность посидеть, угощаемся соком, водой и чувствуем, что между нами родилось что-то необъяснимо общее.
А самолет гудит. Во все турбины! Внутри голоса. Голоса, пытающиеся перекрыть этот шум и объяснить соседу, что все хорошо или нормально.
Шесть часов напряженного полета, разряжаемого передачей ящиков с питанием бортовой команды, что выделяет дежурный. Передаю их по цепочке. Поели. Веселей. Но в конце корабля холодно. Плохо поступает теплый воздух. Люди разминаются, укрываются. Пилоты шутят: "Вам же холод не помеха". Зимовщики возражают: "Полярнику жара не страшна".
Летим над Индийским океаном. У всех одно желание - скорее сесть, сесть благополучно. Миша Харлампиев говорит:
- Видел, когда самолет взлетал, их лица. Что они думали о суверенитете своих республик? Они тут все Советский Союз!
Это верно. В опасности все - Советский Союз. В нормальной обстановке начинается дифференциация. Но ведь опасность-то не мнимая. Экологическая катастрофа грозит всем. Ведь все равно надо объединять усилия. Правда, все явственнее становится, что жизнеобеспечивающие спасательные или, вернее, спасительные программы для страны, а может быть и для мира, покоились на бюджете России и связаны с ее потенциалом. Холодом поползли среди полярников слухи о том, что в связи с крушением СССР антарктические исследования прекращаются, станции консервируются и даже закрываются, и мы уходим из Антарктиды. Это было бы равно катастрофе целой отрасли, которая только начинает себя окупать. В станции вложены миллионы рублей. Не нужно повторять исторические ошибки - А Аляска на памяти. Уйти можно, возвратиться невозможно. Страна под напором исторических ошибок и преступлений теряет свои территории. Неужели русское присутствие в Антарктиде кончается? Нет, Антарктида открыта русскими и должна быть континентом, обозначенным русскими верстовыми столбами. Полярники, создававшие эти станции, геологи, открывавшие несметные полезные ископаемые, климатологи, прослеживавшие мировые атмосферные потоки, научные работники, державшие под своим наблюдением континент с напряжением следят за усилиями Ассоциации полярников, во главе которой стоит Чилингаров, за решениями ответственных державных сил России. А предложения Арктического института Круцких для спасения антарктических южнополярных устремлений России поступают разные.
"Надою продолжить геологические исследования, впереди энергетический кризис. Антарктида поможет нам его преодолеть".
"Следует создать топливные базы у берегов Антарктиды для наших промысловых и научно-исследовательских судов, для многочисленных рыболовецких судов. Сюда следует завезти танкером большое количество топлива".
"Можно получить большое количество валюты, открыв для посещения туристов наши станции. Конечно, следует повысить в них уровень комфорта".
"Не взрывать храм полярной науки! За 36 САЭ сформировались блестящие научные кадры. Они предоставляют большую ценность. Следует спасти их именем России".
"Следует заняться экологической обработкой мест нашего пребывания. Это требует немало средств. Но Россия, чьи сыны первые открыли этот южный ледяной континент, должны сохранить в чистоте уникальное творение природы..."
...Летим. Мысли, заботы, опасения на лицах и в душе этих отпущенных полярной ночью и зимой людей. Через головы, осторожно ступая на спинки кресел, проходят покурить. Бортовая команда запрещает. Мужики томятся, слегка дремлют, объясняются на пальцах с юаровцами. Кто-то примостился играть в шахматы на загривке уткнувшегося в колени товарища. Желудок слегка поехал вниз. Ага, снижаемся. Снова напряжение разливается по грузовому салону. Идем сегодня на главную посадку. На борту почти двести человек, груз, плюс напряжение полета, плюс усталость, плюс ответственность. Все это, наверное, сковывает экипаж, все это лишает свежести восприятия и чутья, присущего каждому ассу. Помню, в издательстве "Молодая гвардия", при подготовке к выпуску книги, трижды Героя Кожедуба спрашиваем: "А все-таки, Иван Никитич, как вам удавалось сбивать их раньше, чем они вас?" Иван Никитич пожимал плечами и объяснял: "Знаете, я угадывал их тенденцию к повороту..." Вот-вот, именно это. Даже не поворот, а тенденцию к повороту!
Это и есть интуиция. Знакомые очертания Кейптаунской бухты, приземистый аэропорт, и мы катимся по бетонной дорожке. А где же толчок, удар о нее? Ну, Близнюк. Улавливает тенденцию к посадке. Ассы! Маэстро! Умельцы! Мастера! Молодцы! Эх, да сколько хорошего надо бы говорить людям, исполняющим свое дело классно и красиво. А когда говорить-то, если у ставшего на стоянку ИЛа уже бушует толпа репортеров, встречающих, полицейских. Надо увидеть, запечатлеть. В центре на тележке лозунг:
"Добро пожаловать в безопасность Капштада" (вот так!). У бортовой лестницы корабля фотографируют, снимают кинооператоры. Три богатыря. Близнюк, Чилингаров, Круцких. Подходит и конструктор Таликов. (На чем летели-то?) А потом пошли из открытого заднего отсека наши зимовщики. Крепкие бородачи и очкастые ученые, ладно сбитые женщины и румянощекие юноши. Стоящие у трапов полицейские, коммерсанты, метеорологи, черные грузчики, водители автобусов аплодировали. Они ведь очень переживали - эти добрые и сердечные кейптаунцы. Переживали за успех экспедиции, за ее подготовку, в которой принимали участие, и хотели, чтобы она была отменной, запомнившейся, зарекомендовавшей себя. Качество подготовки и организации - лучшая реклама. Друзья, советую иметь дело с юаровскими компаниями!
Четыре двухэтажных автобуса, грузовые машины. Все грузятся, получают бесплатный шоколад от престижного универмага, получают проштампованные за несколько минут паспорта (вот что значит высокоорганизованная и доброжелательная к предмету бюрократия) и двигаются на корабль "Профессор Визе". Там два дня ждут подхода научно-исследовательского судна "Академик Федоров", и теперь продолжится вывоз, или, как любит повторять Чилингаров, эвакуация полярников двумя кораблями.
Газеты, телевидение. Кейптаун, да и во всей ЮАР, всю операцию держал в центре внимания. Все юаровские газеты поместили фото этого салона, набитого людьми. Было тут все: удивление таким скопищем, желание поведать об экологическом путешествии, человеческое восхищение тружениками Антарктиды. Давно уже не приходилось сталкиваться с таким вниманием и доброжелательностью, как в этой стране. Принимали наших моряков и полярников дома, в ресторанах, на виллах, общественных центрах, встречались просто здесь у причалов, на улице, в магазинах. Последние годы наша экономика, волнения, путчи, расколы, деятельность правителей всех рангов, коррупция, хамство представляют нас за рубежом как людей колониального состояния, которых в лучшем случае надо жалеть. Ну что ж, и пожалеть нас не грех, но все-таки хочется быть партнером, коллегой и просто нормальным человеком. Вот так к нам и относились в ЮАР, которой тоже нелегко. Изменение внутренней политики, отмена апартеида, расовые и межплеменные столкновения потрясали и потрясают эту страну. Один из собеседников сказал нам: "У вас рухнул коммунизм, у нас апартеид. Вам и нам трудно". Да, кроме того, наша изоляция от самой состоятельной страны Африки, а ее от одной из великих держав мира создали вакуум информации, знаний друг о друге. Идет взаимное и, безусловно, полезное налаживание контактов. "И "экспедиция по эвакуации" была как нельзя кстати, она способствовала информационному насыщению сведениям о нашей стране. Несколько дней на первых полосах доминировала тема России:
Антарктида и путч. Вывоз полярников и баррикады у Белого дома. Приземление самолета в Кейптауне и крушение памятников. Газета "Аргус" во всю полосу 23-ю поместила аншлаг "Обнимите русских!" с фотографиями событий у нас в стране и в Антарктиде. Конечно, ничего подобного раньше быть не могло. Добрых друзей у нашей страны прибавилось, и об этом свидетельствовали проводы в ночном порту 27 августа.
Русская казачка, коммерсантка из Парижа Александра, капеллан - отец Валентин, бывший наш соотечественник Яша Фельцман, умелец по ремонту холодильников. И рядом десятки юаровцев, поющих, посылающих воздушные поцелуи, махающих платками, шарфами.
Отплытие поистине было открытием для многих новых чувств, новых отношений.
А полярники держали курс на север, на Родину.
"Только не пишите, что рейс и дрейф "Сомова" и поведение полярников был фантастическим, - сказал мне один из реалистов-полярников. - Много грехов у его устроителей и исполнителей". Обещаю, что не буду, а про себя думаю: "Да какой же он дрейф-то, братцы? Какой полет-то? Люди-то какие нашенские?" И хочется вспомнить слова поэта: "Ах, какой вы все, ребята, удивительный народ!"
Есть все: и головотяпство, и непрофессионализм, и трудности субъективные, и свирепая реальность Антарктиды. Но оканчивается рейс: со слезами встречают родные полярников, обнимает он их, а в голове роятся новые планы дальнейших походов, ждет его ледяной континент и нелегкая жизнь за Южным Полярным кругом. Ждет, если призовет Россия.
1991 г.
ТАМ, ДАЛЕКО - У СЕРДЦА БЛИЗКО
Южнее, южнее: на самый юг
Восьмого августа 1991 года. Позвонил Чилингаров - наш известный полярник и блестящий организатор полярных исследований. "Летим в Антарктиду эвакуировать полярников с "Сомова". Как ты?"
Ну, конечно, хотелось.
А здоровье? А дела? А родные? Осмотрелся. Вечером позвонил старенькой маме, поговорил с женой, на работе. Согласны. Летим. Да и полет-то 7-10 дней. Летели на Ил-76-м: Москва - Эмираты - Таиланд - Сейшелы - Зимбабве - ЮАР. Об этом разговор особый. Вот и ЮАР. Вылетаем из Кейптауна. Впереди Антарктида. Континент, освоенный русскими.
Прикосновение к Антарктиде было нежным. Не знаю, сколько раз садился на землю командир нашего корабля Станислав Близнюк, может быть сто, может быть тысячу, но уверен, что это было одно из самых ласковых его приземлений. Напряженность на наших лицах, летевших с нами юаровских коллег-журналистов спадает, все дружно аплодируют и быстро-быстро говорят. Наверное, прорывается нарыв тревоги. Известно, что при большом страхе холодеет низ живота. Пожалуй, так. В большинстве случаев чувствуется опасность снизу. В море, в небе, в горах. Приземление как бы разряжает тревогу. Мы на своей, родной земле. Родной ли? Да и земле ли?
По учебнику Антарктида - континент, но кругом неоглядный лед. Где он, континент? Насколько далеко его поверхность от царственного ледяного покрова?
Катимся по аэродрому, то бишь по взлетно-посадочной полосе. ВПП! Как и кто приготовил ее? Как можно спаять эту секущую поземку и бугристый лед. Как может выдержать эта зыбкая и хрустящая масса многотонный ИЛ - с его грузом для полярников
По возвращении в Кейптаун за ужином летчики слегка приоткрыли завесу опасности: неизвестность, прочность полосы, ее длина, видимость. Все под вопросом.
В любой антарктической экспедиции обдуманный риск соседствует с авантюризмом. Если операцию тщательно не подготовить - на первый план выходит авантюризм, если профессионализм подкрепляется высокой организацией, то ее рискованность понижается. Операцию готовили тщательно и оттуда, из Москвы и Ленинграда, и отсюда, из Антарктиды, с "Молодежной". На послеполетном приеме у мэра Кейптауна знакомимся с приземистым крепким человеком. Он спрашивает:
- Где тут летчики, что они говорят о полосе?
- Извините, мнение непрофессионала, отличная полоса.
Александр Андревич, а он один из тех, кто готовил аэродром, кивнул, но явно неудовлетворенно. Он хочет знать все погрешности своей полосы.
День за днем уплотнялся наметенный на полосу снег, утрамбовывался, вжимался, втирался, становился плотной массой. И каждый день бросал сверху "уплотнитель", "плотник" - прибор, который измерял твердость поверхности.
В первых совместных экспедициях и речи о перелете из Северного полушария на континент не было, но с 16-й антарктической экспедиции уже пробовали, экспериментировали, готовили дорожку. И вот прилетел ИЛ-18. Это уже было на 25-й экспедиции. Авиасвязь с родиной, с Большой землей стала постоянной. Однако такого гиганта, как ИЛ-76, Антарктида еще не принимала. Молодцы летчики! Молодцы полярники! Молодцы конструкторы! (Ведь удельный вес у 76-го даже меньше, чем у предшественников.)
Когда летели к "Молодежной", из кабины летчиков донеслось: "Справа "Сомов". Но он как-то быстро и невпечатлительно проплыл, рассыпавшись в сверкании солнечнных лучей. И вот "Молодежная". От жаркой Москвы, теплого Кейптауна - в пронзительно-ветреную морозную Антарктиду. В полярную ночь! Стой, а сияющее солнце, причудливые кристаллы искрящихся льдин, сверкающая до боли в глазах снежная равнина. Да, это короткий и светлый промежуток для посадки выбрали метеорологи и летчики, руководители штаба еще в Кейптауне. Станислав Близнюк, как всегда немногословный, на штабе спрашивал прогноз, рассматривал триптих погодной карты: вчера, сегодня, завтра - и на следующий день переспрашивал, что подтвердилось. Юаровские метеорологи показали высочайший класс точности, пишу не для того, чтобы приуменьшить работу наших. Нет, они трудились столь же самоотверженно. Но ведь встреча с юаровцами, их прогнозы для столь ответственной операции были впервые. И как радостно, что они были столь плодотворны. После возвращения из Антарктиды, суматохи первой встречи, когда у лестницы постояли усталые летчики, руководители экспедиции, экипаж увидел стоящего вдали юаровского метеоролога и кинулся к нему пожимать руки. "Колоссально! Точно до часа!" - и он смущенно качал головой: "Ну что вы? Вот японцы, те и на десять минут не ошибаются". Ошибаются, наверное, но юаровский метеоролог не хотел преувеличения собственных заслуг...
...Итак, "Молодежная". Спускаемся по лестнице и сразу попадаем в круговорот секущей метели. Бьет по ногам, лезет под куртку, забивает дыхание. Я долго буду помнить это состояние безвоздушия, одышки, останавливающегося дыхания. Где-то вверху плавал желток солнца, заслонившийся языками снежных вихрей. Вокруг самолета разбежались телевизионщики и фотографы и снимали, снимали, снимали эту веселящуюся ярмарку снега, согнувшихся людей и беснующейся в каком-то своем белом танце поземки. Ух и крутануло, ввинтило нас в Антарктиду с первых шагов.
- В вертолет! - Кричит Чилингаров. Вваливаемся, отряхиваемся, оттираемся, улыбаемся, смеемся.
Все тянутся к вертолетным иллюминаторам. Внизу носом кверху с любопытством взирают на. пришельцев гигантские ледовые тюлени-айсберги. Признаться, я испытываю до сих пор восхищение и страх перед этими исполинами полярных морей. Мне кажется, какой-то громадный циклоп сбрасывает их с тела Антарктиды, чтобы не допустить смельчаков к ее берегам. Вот и он, гигант с черепашьей поверхностью - тот айсберг, что, сорвавшись в морскую пучину, закрыл выход "Сомову" и крутанул так, что создал непредвиденный дрейф. Его длина два километра. Положив вытянутую ледяную голову на прозрачные лапы, он дремал в сиянии солнца и казался святочным украшением, а не обломком застывшей стихии.
Приземляемся на "Сомов". Сверху он красив. Этакий красный (в полном смысле слова) молодец, в белом обрамлении. Однако все не совсем так. Он хотя и красный, но с темными пятнами, облупившимися стенами, наростами льда на палубе и мостике. Ясно постепенно, что не молодец, а пленник. Мрачный капитан не позволяет никому выйти вниз на лед. Опасно. Черт знает, как поведут себя льдины. Наш фотокор Михаил Харлампиев и юаровские корреспонденты умоляют, но кэп непреклонен. Он почему-то не хочет, чтобы "Сомова" фотографировали со льда. Только тут: на мостике, палубах, носу, на корме. Одни с панорамой, с членами экипажа, с заходящим солнцем, с горизонтом, с советским флагом и, конечно, с этим покрывающимся предвечерней синью айсбергом.
Короткое интервью с капитаном и начальником экспедиции Плигузовым. Вопросы задавали юаровцы.
- Сколько людей остается?
- Шестьдесят три.
- Женщины?
- Нет. Все улетают.
- Сколько люди жили здесь в Антарктиде?
- По-разному. Некоторые в течение двух лет.
- На каком расстоянии вы от "Молодежной"?
- Тридцать три мили.
- Как вы попали в дрейф?
- Зима была суровая. Мощный циклон создал тридцать два-тридцать пять метров в секунду. Сошел мощный айсберг, и он образовал движение льдов. Судно не смогло справиться с ветром и попало в дрейф.
Плигузов добавил:
- В Антарктиде мы всегда действуем на грани фола. А вот Антарктида напомнила нам свои правила игры. Ледовая обстановка была благоприятной, но то, что произошло, говорит, что с Антарктидой шутить нельзя.
- Имеется ли угроза для корабля?
- Нет, в данный момент нет.
- Пытаетесь ли вырваться из ледового плена, работают ли двигатели?
- Нет, не работают. Бесполезно. Иногда только, чтобы сохранить винто-рулевую группу.
- Есть ли опасное давление на корпус?
- Нет, сейчас нет.
- Как с питанием?
- Нелегко. У нас на борту было двести двадцать человек, но запас был еще на полтора-два месяца. Сейчас с учетом того, что привез ИЛ, - на три месяца.
- Вы следите за событиями в стране?
- Да. Но отсюда далеко и невозможно комментировать.
- Вы остаетесь? Как команда?
- Нормально. У нее обязанности. Машина, мостик, вахта, камбуз. Да мало ли дел у команды!
- А вы отдыхаете?
- У нас есть фильмы, спортивные снаряды, шахматы, библиотека, музыка.
А уже через 15 минут встреча в кают-компании, встреча с коллективом. Тут первый вопрос: что там на Родине? Что за путч? Конечно, ни Чилингаров, ни Круцких точно не знали. Но твердо - за конституционный порядок. А затем вопросы по быту, науке, перспективам. Когда же введут полярные надбавки, каков коэффициент добавили. Отвечает директор Арктического института, профессор Борис Андреевич Круцких. Отвечает честно, не виляет. Люди раздражаются, но понимают, когда перед ними предстает картина всей сложной ситуации полярных затрат. Государство свои расходы на исследование Антарктиды снизило, а новые источники не найдены. Ну, об этом позднее.
Несколько минут сказал и я от имени "Роман-газеты". Приятно было увидеть в коридоре женщину, которая читала наш журнал. "Роман-газета" читается даже у Южного полюса! "Что же вы читаете?" - неожиданно обратился я. "Да все, что вы печатаете. Нравится журнал".
Сердце млело, душа радовалась, а мысль, правда с издевкой, подсказывала: вежливость, вежливость. Не может все же нравиться. Нужна ли литература в наше смутное время? Что он значит для человека? Мощный и крепкий штурман самолета Юра Егоров проявлял к нам неподдельный интерес и задал, как мне показалось, без ехидства вопрос: "А какое право вы имеете писать?" - потом поправился: "Кто вам дает это право?" Скажу честно, я, опробованный во многих испытаниях, пресс-конференциях, дискуссиях, смутился. А действительно. Всегда ли надо браться за литературное дело без оснований, без разрешения? Нет, ни власти, ни цензуры, а собственной совести, законов нравственности. Нелегкий вопрос литераторам и издателям. Во всяком случае, встретить читательницу "Роман-газеты" в Антарктиде было приятно. Сестра-хозяйка Людмила Павловна была доброжелательна и вручила гранитный кусок Антарктиды с вкрапленными гранатовыми блестками. Берегитесь, недоброжелатели "Роман-газеты", мы вооружены твердым, гранитным, признанием наших почитателей.
Краткий налет на "Сомов" заканчивается. Вертолеты снуют туда и обратно. Вывозятся последние члены экспедиции. Надо успеть до захода собраться на "Молодежной", оттуда загрузиться в самолет. И затем взлететь в полной темноте. Вылетаем и мы на "Молодежную". Последний взгляд на "Сомов". Нет, не молодец, а сиротливый, скованный льдами мужик. Долго еще предстоит ему дышать в ладони своих двигателей, бить по полам своего судового армяка, согреваясь и вздрагивая, чтобы не замерзнуть в сугробах и льдах чужбины. Но придет час, взревут его машины, колыхнется полярный мужичок, хрустнут ледяные позвонки, натужится его корпус и ударит в толщу окружающую. Может, она и лопнет, и выйдет он на простор, и пойдет, натруженный и уставший, на север, ибо отсюда, от Антарктиды, все пути ведут на север, на Родину. До свидания, "Сомов".
Садимся на "Молодежной". У вертолета стоит вездеход с высоким, славным, мужественным, доброжелательным водителем. Где же я его видел? Ну да, у Джека Лондона встречались, да еще в "Двух капитанах" у Каверина, да еще... В общем, типичный полярник. Обветренный, обтесанный, ладный, какой-то притертый к природе, к ветрам, льдам. Мы-то, журналисты, вывалились из вертолета какие-то распухшие, растрепанные, неприспособленные.
- Лев, - представился водитель. - Садитесь на почетное место и к отходу солнца подвезу.
Бросаем в вездеход сумки, камеры, рюкзаки. С места в карьер. А дальше был невероятный, скрежещущий, хрустящий и ревущий рейс к скорбному месту для всех нас, на самое южное, самое холодно, самое ветреное кладбище наших соотечественников.
Вечный покой. В крутящейся вьюге с последними блестками солнца силуэтился антарктический погост. Никогда не ожидал, что уже столь много людей закончили свою жизнь тут, на южном материке. Говорят, 67 полярников погребено здесь. А сколько всего погибло? Здесь 200-З00? Много. Очень много - неоправданно много. Отчего погибли они? Несчастный случай. Сердечная недостаточность. Смертельный мороз и ветер. Катастрофа. За всем этим жесткая сила, а порой и свирепость, коварство Антарктиды. Она не прощает ни одного упущения, непредусмотрительности, отступления. Но если даже все соблюдено, порой наносит беспощадный удар, как говорится, без мотивации. За грехи, наверное, наши, за грехи тех, кто собирал здесь людей и направлял их на дело, в экспедицию, в разведку. И конечно, должен стоять здесь святой крест, под сенью которого и могут покоиться верующие и неверующие христиане, полярные эти путники России, после долговременных странствий.
Умерших отсюда не увозят, они так и остаются в скалистой, кристаллической материковой земле. Только недавно родители одного из умерших потребовали привезти его тело на Большую землю, домой. На "Сомове" один из вопрошающих спросил: "Сколько будем возить груз двести?" В кают-компании повеяло холодом, возникла пауза, все замерли. Руководители переглянулись и сказали: "Надо еще раз поговорить с родителями". За словами спрашивающего слышалось: несчастья "Сомова" и от этого мрачного груза. Действительно, корабль не приспособлен к таким трагическим перевозкам через все широты, тропики, экватор. Проблема. Печальная проблема, которую надо решать.
Над кладбищем протянулись вихрастые руки пурги. Они завязывали узел белого савана над могилами умерших. Господня земля здесь хранила их прах, а души их были там, где уж нет места земным болезням, печалям и воздыханиям.
Дальшей едем на высокую господствующую точку. Да, заход солнца - это утрата дня. А здесь это и смена погоды. К холму из потемневших ущелий и низин тянутся длинные языки поземки, вот-вот совьют белый саван и закроют горизонт. А там, в столбах и потоках снежной пыли, садится в остатки света солнце. Верхняя часть неба темно-синяя, затем полоса бирюзы, затем оранжевая и багрово-красный нимб над опустившим кромку за завтрашний день солнцем. Явственный рывок, и уже половина светила за горизонтом. Еще мгновение - и уже только пылающий ореол под давящей тьмой. Да, яркая, четкая, пылающая звезда рядом. Или планета?
- Юпитер! - объясняет Лев. И этот надгоризонтный Юпитер врезался в память на всю оставшуюся жизнь.
Вездеход залязгал и бросился уже во тьму. Закутанные и завязанные журналисты с тревогой прислушивались к мотору, который надсадно ревел, урчал, завывал, пищал, скрежетал, бросая машину на ледяные корки, каменные россыпи, снежные сугробы. Ледяные площадки, торчащие наледи, коварные низинки вставали на дороге вездехода. Одни он преодолевал с ходу, другие сжевывал, над третьими прерывисто крутился. На одном таком развороте вездеход не мог зацепиться своими гусеницами и закружился на обдутой ветром ледяной плоскости. Первый разворот вызвал в брезентовом салоне, освещенном тусклой лампочкой, веселые восклицания, второй - нервный смех, третий - тревогу, четвертый - испуг. Еще немного, и невесомость - столь стремительно, как юла, вращалась громада вездехода. Мешки, рюкзаки, люди падали друг на друга, мы хватались за устойчивые предметы - лавки, железные дуги, кабины, пол. Рев мотора - и соскальзываем с искрошенного льда в колею. Еще немного, и останавливаемся. Поспешно вылезаем из нашей кабины. Пошатываемся. А улыбающийся, веселый Лев, похохатывая, приглашает в сооружение на тонких ножках. Ножки, правда, не куриные, а металлические. Они прочные, и их много. А поднято сооружение, дабы снег продувало, иначе засыплет домишко закроет его с верхом, придавит снегом дверь - и соси лапу. А поскольку у человека лапы нету, а запасы не бесконечные, то, как бывало не раз в полярных экспедициях, такая зимовка оканчивалась трагически.
Поднимаемся по лестнице-трапу, в строение № 13, перед дверью трехсторонняя кабина, заграждающая от шквального ветра. Вроде бы пневматическая ручка, сделанная по принципу щеколды, бронированной или, по крайней мере, металлической двери. Заходишь, и она, как в самолете, герметически захлопывается. Кажется, не ворваться сюда ни малейшему дуновению. Но нет, и за ней в прихожей вторая дверь. Веник. Третья дверь. Уф-ф-ф. Коридор теплый, с милым учрежденческим красным ковром, высмеянным юмористами, но так уютно выглядевшим здесь, когда за окном метель, ветер, снег.
- Проходите, проходите! - любезно приглашает Лев. - Вот здесь мой кабинет, - увидев удивление на лицах, поясняет: - Начальник экспедиции на "Молодежной" Саватюгин! - И хохочет: - Тут все надо уметь: водить, варить, грузить и руководить.
Удивляемся уюту и теплу. Дальше еще больше. Вторая комната отделана коричневыми панелями, верх оригинальной светло-кофейной с узорами тканью. Не "Савой", конечно, но, но... Кто-то из полярников поясняет:
- Лев сам тут возился, красил, обивал, утеплял. Даже на лицах оказавшихся уже тут руководителей Круцких и Чилингарова удивление с удовлетворением. Я слышал потом реплику: "Лев-то еще лучше, чем мы думали". Мы же о Льве Михайловиче ничего не думали, а просто были в восторге от его радушия, желания ответить на все вопросы, подтрунивания над собой, Антарктидой и нами. На его шее была сегодня вся перевозка, транспортировка грузов, размещение прилетевших с "Сомова". Но он не паниковал (ведь не каждый день 200 человек принимает станция), не срывался, не кричал, а с прибаутками, иногда с ехидным остреньким словечком, отдавал указания, советовался, бегал куда-то, возвращался и каждый раз отвечал на вопросы юаровцев, подсовывал им бутерброды, не отказался от рюмки оказавшейся в наших рюкзаках "Зубровки".
Прилетел последний вертолет с "Сомова". Раздаются четкие указания, которые тут же передают по радио: "Весь груз пропускать через весы! Груз не должен превышать сто килограммов на человека!"
А все члены СЭ готовились к отлету. Выходим постоять у дома. Внизу сразу прижимает к лестнице. Лишь забившись в нишу двери, закрыв нос рукавицей, смотришь вверх. Не ясно что за звезды, что за созвездия? Наклоняешь голову, может, этот ракурс поможет? Нет, кроме указанного Юпитера ничего нет. Объявление. "Приготовиться к пуску ракеты! После отлет производится через пять минут! Через три! Две! Одна!" Красная ракета ввинтилась в темноту антарктической ночи. Однако посадку не объявляют. Темнота, шквалы ветра, свист, метель. Взлетим ли? Объявление: "Рейс переносится на утро! Подъем в 5.30, сбор в 6.00. Посадка в 6.30. В 9 взлет".
Лев кряхтит, что-то спрашивает у Чилингарова, Круцких. Кивает, звонит по телефону. Мне нравится безусловная иерархическая подчиненность полярников, четкость исполнения, быстрая обратная связь. Чилингаров - стратегия операции, контакты по главным вопросам, Москва. Круцких - обоснованные аналитические решения, Ленинград; Плигузов - погрузка, размещение, "Сомов", Саватюгин - дирижирование движением, связь, "Молодежная". Они руководители, но они же полярники. То есть равные всем, не претендующие на особые, комфортные условия в размещении, еде, одежде.
Когда решили остаться на ночевку, от сердца отлегло. Летать-то в темноту...
Итак, ночуем в Антарктиде. Нам предлагают поужинать в кают-компании. Что ж, отведаем полярной кухни. Но вот тут-то и пришлось хватануть другого хлебова: ночного мороза, колючего снега, вихря ледяного. Никак не можешь продохнуть. Состояние такое, как будто застрял ком в горле, легких. Эх, постучал бы кто по спине. Пожалуйста. Крепкий удар разворачивает в обратном направлении. Вдоль трассы, от дома к дому, тянется эстакада, можно идти, придерживаясь каната, но все идут чуть в отдалении. Ну не малодушничать же.
Вот и ножки дома, где находится кают-компания. Обнимаем их и подтягиваемся на лестницу. Ну а кают-компания прелесть. Тепло, светло, на стенах, к восторгу юаровцев и нашему, белые березы, небольшие холмы, светлые речки и зеленые луга. Россия... Да неужели же есть это где-то? А вот это есть там и тут. Над бачком деловое предупреждение: "Товарищи полярники, просьба наливать компот над ведром". Нальем, нальем, не расплескаем, товарищ дежурный.
Бин, Сахм, Бриан, Самуэль, Шарль, Ганс, Герард вместе с нами по-колхозному, коллективистски стаскивают столы. Несем на столы картошку, мясо, капусту, маринованный лук и чай. Вкусно, жарко. Оттаиваем. Девушки ходят к повару и без перевода благодарят, просят принести чистой воды. А вода чистейшая, вкусная, без вредных примесей. Ее добывают из озер. В другом месте из льда, в котором нет примесей индустриальных отходов, газовых облаков, сброса горючего. Юаровцы похваливают еду, удивляются ножам без ручек (знающие люди предполагают, что их использовали на блесну), читают грозный, написанный стилем древнерусского указ о том, что не пить, не курить, да и не ругаться в общественных местах.
Гости вначале присмирели, не ощутив в грозных словах юмора, и лишь потом, разобравшись, громко хохотали и подначивали друг друга, ссылаясь на суровый указ.
Дальше пробирались по своим местам, разгребая охапки вьюжного воздуха, отворачиваясь от забивавшейся в рот снежной пыли, растирая нос и щеки. И вот тут я понял, для чего нужны светлые изогнутые плексигласовые лопаточки, стоявшие у входа. Это они прикрывают нос и щеки от секущего снега, от упругого и порывистого ветра, дают возможность вдохнуть и выдохнуть, что очень тяжело на открытом воздухе. "Телевизор!" - так окрестили прозрачную лопатку-маску в этих широтах.
Кое-как доплелись до спасительного 13-го. Туда-сюда сновал Лев Михайлович, подтянулись руководители экспедиции. Круцких находился в кашле, болело прихваченное меазитом плечо. Непрерывно курил Чилингаров. Встреча с членами экспедиций была нелегкой. Но вот можно попить и чай, и даже бутылку горбачевской. Старой русской водки, неожиданно приобретшей на Западе новую славу из-за некоторых ощутимых созвучий. Лев Михайлович включает довоенные и послевоенные танго и песни:
В этот вечер, в танце карнавала,
Ты руки моей коснулся вдруг,
И внезапно искра пробежала...
Щемящие, сентиментальные мелодии тут уместны и как воспоминания, и как доброе расслабляющее начало, смывающее нагрузку, усталость, напряжение. Завывает ветер, стучит телетайп, кружится по крыше пурга, а тут Козин и Лещенко заставляют набухать чувства, подталкивают лирический комок к горлу и... Но тут новый звонок прерывает поток эмоций. Кто-то что-то забыл на "Сомове", надо лететь утром на самолете. В телефонную трубку раздаются далеко не козинские сентиментальные слова. Ну что ж, "такова селяви", как выражаются остряки. Укладываемся с невиданным и неожиданным комфортом - с одеялами, подушками и даже простыней. А непрошенных гостей-то сегодня на станции почти двести человек. Все время звонит телефон, телетайп неусыпен, да и нам не спится, хотя спать-то осталось 3-4 часа. Задремали, и голос по радио: "Просим вставать!" Ну что ж, мы почти и не засыпали.
Хорошо бы отпустить бороду и приехать на Большую землю с антарктической бородой, как ходят тут многие саэшники (САЭ - Советская антарктическая экспЕдиция), но за сутки все-таки она не отрастает, даже синяя. Поэтому бреемся, убираем постели, натягиваем комбинезоны, куртки, шапки. Да, хорош бы я был в своем нейлоновом пальтишке, что взял на юг, на этот морозный контитент. Мудрый бывалый полярник-легенда Арнольд Богданович Будрецкий еще на "Визе", где проходили заседания штаба полета, понял, что я самонадеянный новичок, и пошел искать у полярников сапоги, куртку, портянки и особенно комбинезон. Как же хорош он - голубой комбинезон, а ведь наш, отечественный. Как хорошо застегивается, пригоняется, завязывается, как элегантно выглядит. Захотелось даже пощеголять в Москве. Может, жарковато было бы в метро и Кремлевском дворце. Конечно, под него и теплое белье, и свитер, и повязку шерстяную антирадикулитную. Наши сапоги иностранцы-антарктидцы тоже признают за добрую обувь. Выдерживают снег, лед, каменную щебенку, а с портяночкой блеск!
Пьем чай. Пробегающий Лев Михайлович бросает: "А у вас разве с утра не похмеляются?" Говорю, что нет. Он кивает головой: "У нас тоже нет!" И уж из двери доносится: "Потому что нечем!" Шутит Лев Михайлович. На полке стоит в добром здравии для профилактики отечественный крепкий напиток.
Идем на вертолетную площадку у кают-компании. По дороге знаменитый на весь мир указатель "Москва 13810", "Ленинград 14500", "Сберкасса 14525". Тут и Обнинск, и Певек, и Курган, и Харьков, Иркутск и Одесса, Смоленск и Долгопрудный. 30 стрелочек. Ну как тут удержаться! Велико тщеславие постоять возле знаменательного знака и сфотографировать. Переезд в вездеходе на вертолетную площадку. Поднимаемся к пункту связи, туда заходит метеоролог Шамиль, приглашает к себе в соседний дом:
"У меня пиво, водка, вода. Поговорим". Юаровцы соглашаются. Сергей с двумя журналистами уезжает на центральный пункт, чтобы они дали оперативную информацию в газеты ЮАР, обещает приехать. Поднимаемся на небольшую горку. Солнце встало над горизонтом. В букете завихрений, конечно, не греет, но светит пронзительно ярко и внимательно рассматривает нас из снежной пелены. А ветер с какой-то особой яростью, вроде бы с желанием оставить о себе многолетнее впечатление, с остервенением даже трепал, дергал, разворачивал нас на этом небольшом взгорочке. Нащупывая небольшие дырочки, петелечки, отходившие застежки, и устремлялся туда своими длинными холодными пальцами.
Дулка! - называется такой полярный напор воздуха. Докарабкиваемся до домика. Вползаем. А тут, как и везде, тепло, цветы даже. И турник. Володя Дыченко из Обнинска сразу показывает несколько упражнений на нем. Вспышки, стрекочет телевизионная камера.
- Гимнастика у Южного полюса! Парни изъясняются, показывают фотографии семей, журналисты узнают, что Володя каждый день обливается холодной водой на улице, и умоляют повторить процедуру. Володя не ломается, нацеживает ведро воды и выходит в плавках на решетчатую площадку (Все фотографы внизу: "Антарктический морж! или пингвин?"), спокойно поворачивается для фотогеничности и медленно, под визг Сахэм Винтер выливает на бритую головушку ведро воды. Да-а, чем только не поражают русские люди. А между тем приблизилось время отлета самолета. Где же Сергей? Где вертолет? Начинаю искать по телефону концы. Радисты отвечают: "Ваши давно ушли". Телефон начальника станции не отвечает. Уехали? А он уезжает последний! "Останьтесь до следующего года", - шутит Шамиль. Ну-ну! Наконец до кого-то дозваниваюсь. "Где вы? Какого черта там сидите? (Действительно, какого черта?) Ждите". Из вихревых снежных высот соскальзывает вертолет. Скорей туда! Через десять минут мы у самолета. Бросаем взгляд сверху - ничего не видно. Садимся. Выхожу и иду в другую от самолета сторону. Меня разворачивает флажковый. Магнитное поле, что ли, действует или ветер? Протискиваемся в дверцу нашего родного ИЛа-76. Где вы пропадаете? Ничего себе. Не забирают, да еще и нападают. Хотел огрызнуться: прессу ЮАР спасал, но тут сигнал: "Командир прибыл" - и сразу ссыпались вниз молодежники. Со Львом успел расцеловаться: "В Ленинграде жду!" Он и в Ленинграде ждет, а будет ли Лещенко и довоенные танго? Станислав Близнюк. Зашел не дергаясь, не осыпая командой. Повел глазом по рядам и завалам. Ничего не сказал и шагнул вверх. Сейчас наша судьба там. У него и его экипажа в руках, в голове, в сердце. Дверь в Антарктиду медленно закрывается.
Весь вечер вчера в самолет грузили вещи. Некоторые в экспедиции больше двух лет, перед этим заходили в разные зарубежные порты. Многое хотелось привезти с собой. Но приказ строг: не больше 80 килограммов на человека. Был ропот. Границу подняли до 100. Погрузили и экспедиционный груз. Самолет заполнен до пределов. На упакованном и перепутанном тросами грузе уступами сели люди. Человек тридцать сидели между этой грузо-человеческой пирамидой и другим нагромождением чемоданов, рюкзаков, сумок, ящиков с питанием, накрытым заглушками от турбин. Люди стояли, держась за плечи, талии, руки соседей. Наверное, нарушение. Голос из кабины предупреждал: "Прошу пристегнуться, привязаться, зафиксироваться". Я стою близко к выходу в кабину - фиксируюсь за стол и ногу Михаила Харлампиева, расположившегося на заглушках. Моторы ревут,режет надрыв. Пошел, пошел! Разбег, кровь стучит в висках. Оглядываюсь. Сто пятьдесят пар напряженных глаз. Наверное, и в них есть какая-то подъемная энергия. Самолет несется сквозь поземку на короткой дорожке.
Взлетели. Летим. Прощай или до свидания, Антарктида? И тут же добродушный и улыбчивый Василий Плигузов протягивает сувенирный конверт "Молодежной", на обороте экспромт:
Мешков, коробок Эверест,
У "ИЛа" на борту.
Кто петухом сел на нашест,
Кто стоя свой приемлет крест.
В Кейптаунском порту
Давно мечтали побывать,
За это можно пострадать!
Уж коли взлет сошел нам с рук,
Все трын-трава! Ура, Близнюк!
Нет, с юмором в Антарктиде в порядке. А Близнюку ура! Летим, громко, быстро говорим. Я даю новым своим юаровским друзьям (думаю, что все, кто побывали вместе в Антарктиде, - друзья) блокнот, все пишут ФИО и адрес. Хорошие и симпатичные эти ребята. Уступаем друг другу возможность посидеть, угощаемся соком, водой и чувствуем, что между нами родилось что-то необъяснимо общее.
А самолет гудит. Во все турбины! Внутри голоса. Голоса, пытающиеся перекрыть этот шум и объяснить соседу, что все хорошо или нормально.
Шесть часов напряженного полета, разряжаемого передачей ящиков с питанием бортовой команды, что выделяет дежурный. Передаю их по цепочке. Поели. Веселей. Но в конце корабля холодно. Плохо поступает теплый воздух. Люди разминаются, укрываются. Пилоты шутят: "Вам же холод не помеха". Зимовщики возражают: "Полярнику жара не страшна".
Летим над Индийским океаном. У всех одно желание - скорее сесть, сесть благополучно. Миша Харлампиев говорит:
- Видел, когда самолет взлетал, их лица. Что они думали о суверенитете своих республик? Они тут все Советский Союз!
Это верно. В опасности все - Советский Союз. В нормальной обстановке начинается дифференциация. Но ведь опасность-то не мнимая. Экологическая катастрофа грозит всем. Ведь все равно надо объединять усилия. Правда, все явственнее становится, что жизнеобеспечивающие спасательные или, вернее, спасительные программы для страны, а может быть и для мира, покоились на бюджете России и связаны с ее потенциалом. Холодом поползли среди полярников слухи о том, что в связи с крушением СССР антарктические исследования прекращаются, станции консервируются и даже закрываются, и мы уходим из Антарктиды. Это было бы равно катастрофе целой отрасли, которая только начинает себя окупать. В станции вложены миллионы рублей. Не нужно повторять исторические ошибки - А Аляска на памяти. Уйти можно, возвратиться невозможно. Страна под напором исторических ошибок и преступлений теряет свои территории. Неужели русское присутствие в Антарктиде кончается? Нет, Антарктида открыта русскими и должна быть континентом, обозначенным русскими верстовыми столбами. Полярники, создававшие эти станции, геологи, открывавшие несметные полезные ископаемые, климатологи, прослеживавшие мировые атмосферные потоки, научные работники, державшие под своим наблюдением континент с напряжением следят за усилиями Ассоциации полярников, во главе которой стоит Чилингаров, за решениями ответственных державных сил России. А предложения Арктического института Круцких для спасения антарктических южнополярных устремлений России поступают разные.
"Надою продолжить геологические исследования, впереди энергетический кризис. Антарктида поможет нам его преодолеть".
"Следует создать топливные базы у берегов Антарктиды для наших промысловых и научно-исследовательских судов, для многочисленных рыболовецких судов. Сюда следует завезти танкером большое количество топлива".
"Можно получить большое количество валюты, открыв для посещения туристов наши станции. Конечно, следует повысить в них уровень комфорта".
"Не взрывать храм полярной науки! За 36 САЭ сформировались блестящие научные кадры. Они предоставляют большую ценность. Следует спасти их именем России".
"Следует заняться экологической обработкой мест нашего пребывания. Это требует немало средств. Но Россия, чьи сыны первые открыли этот южный ледяной континент, должны сохранить в чистоте уникальное творение природы..."
...Летим. Мысли, заботы, опасения на лицах и в душе этих отпущенных полярной ночью и зимой людей. Через головы, осторожно ступая на спинки кресел, проходят покурить. Бортовая команда запрещает. Мужики томятся, слегка дремлют, объясняются на пальцах с юаровцами. Кто-то примостился играть в шахматы на загривке уткнувшегося в колени товарища. Желудок слегка поехал вниз. Ага, снижаемся. Снова напряжение разливается по грузовому салону. Идем сегодня на главную посадку. На борту почти двести человек, груз, плюс напряжение полета, плюс усталость, плюс ответственность. Все это, наверное, сковывает экипаж, все это лишает свежести восприятия и чутья, присущего каждому ассу. Помню, в издательстве "Молодая гвардия", при подготовке к выпуску книги, трижды Героя Кожедуба спрашиваем: "А все-таки, Иван Никитич, как вам удавалось сбивать их раньше, чем они вас?" Иван Никитич пожимал плечами и объяснял: "Знаете, я угадывал их тенденцию к повороту..." Вот-вот, именно это. Даже не поворот, а тенденцию к повороту!
Это и есть интуиция. Знакомые очертания Кейптаунской бухты, приземистый аэропорт, и мы катимся по бетонной дорожке. А где же толчок, удар о нее? Ну, Близнюк. Улавливает тенденцию к посадке. Ассы! Маэстро! Умельцы! Мастера! Молодцы! Эх, да сколько хорошего надо бы говорить людям, исполняющим свое дело классно и красиво. А когда говорить-то, если у ставшего на стоянку ИЛа уже бушует толпа репортеров, встречающих, полицейских. Надо увидеть, запечатлеть. В центре на тележке лозунг:
"Добро пожаловать в безопасность Капштада" (вот так!). У бортовой лестницы корабля фотографируют, снимают кинооператоры. Три богатыря. Близнюк, Чилингаров, Круцких. Подходит и конструктор Таликов. (На чем летели-то?) А потом пошли из открытого заднего отсека наши зимовщики. Крепкие бородачи и очкастые ученые, ладно сбитые женщины и румянощекие юноши. Стоящие у трапов полицейские, коммерсанты, метеорологи, черные грузчики, водители автобусов аплодировали. Они ведь очень переживали - эти добрые и сердечные кейптаунцы. Переживали за успех экспедиции, за ее подготовку, в которой принимали участие, и хотели, чтобы она была отменной, запомнившейся, зарекомендовавшей себя. Качество подготовки и организации - лучшая реклама. Друзья, советую иметь дело с юаровскими компаниями!
Четыре двухэтажных автобуса, грузовые машины. Все грузятся, получают бесплатный шоколад от престижного универмага, получают проштампованные за несколько минут паспорта (вот что значит высокоорганизованная и доброжелательная к предмету бюрократия) и двигаются на корабль "Профессор Визе". Там два дня ждут подхода научно-исследовательского судна "Академик Федоров", и теперь продолжится вывоз, или, как любит повторять Чилингаров, эвакуация полярников двумя кораблями.
Газеты, телевидение. Кейптаун, да и во всей ЮАР, всю операцию держал в центре внимания. Все юаровские газеты поместили фото этого салона, набитого людьми. Было тут все: удивление таким скопищем, желание поведать об экологическом путешествии, человеческое восхищение тружениками Антарктиды. Давно уже не приходилось сталкиваться с таким вниманием и доброжелательностью, как в этой стране. Принимали наших моряков и полярников дома, в ресторанах, на виллах, общественных центрах, встречались просто здесь у причалов, на улице, в магазинах. Последние годы наша экономика, волнения, путчи, расколы, деятельность правителей всех рангов, коррупция, хамство представляют нас за рубежом как людей колониального состояния, которых в лучшем случае надо жалеть. Ну что ж, и пожалеть нас не грех, но все-таки хочется быть партнером, коллегой и просто нормальным человеком. Вот так к нам и относились в ЮАР, которой тоже нелегко. Изменение внутренней политики, отмена апартеида, расовые и межплеменные столкновения потрясали и потрясают эту страну. Один из собеседников сказал нам: "У вас рухнул коммунизм, у нас апартеид. Вам и нам трудно". Да, кроме того, наша изоляция от самой состоятельной страны Африки, а ее от одной из великих держав мира создали вакуум информации, знаний друг о друге. Идет взаимное и, безусловно, полезное налаживание контактов. "И "экспедиция по эвакуации" была как нельзя кстати, она способствовала информационному насыщению сведениям о нашей стране. Несколько дней на первых полосах доминировала тема России:
Антарктида и путч. Вывоз полярников и баррикады у Белого дома. Приземление самолета в Кейптауне и крушение памятников. Газета "Аргус" во всю полосу 23-ю поместила аншлаг "Обнимите русских!" с фотографиями событий у нас в стране и в Антарктиде. Конечно, ничего подобного раньше быть не могло. Добрых друзей у нашей страны прибавилось, и об этом свидетельствовали проводы в ночном порту 27 августа.
Русская казачка, коммерсантка из Парижа Александра, капеллан - отец Валентин, бывший наш соотечественник Яша Фельцман, умелец по ремонту холодильников. И рядом десятки юаровцев, поющих, посылающих воздушные поцелуи, махающих платками, шарфами.
Отплытие поистине было открытием для многих новых чувств, новых отношений.
А полярники держали курс на север, на Родину.
"Только не пишите, что рейс и дрейф "Сомова" и поведение полярников был фантастическим, - сказал мне один из реалистов-полярников. - Много грехов у его устроителей и исполнителей". Обещаю, что не буду, а про себя думаю: "Да какой же он дрейф-то, братцы? Какой полет-то? Люди-то какие нашенские?" И хочется вспомнить слова поэта: "Ах, какой вы все, ребята, удивительный народ!"
Есть все: и головотяпство, и непрофессионализм, и трудности субъективные, и свирепая реальность Антарктиды. Но оканчивается рейс: со слезами встречают родные полярников, обнимает он их, а в голове роятся новые планы дальнейших походов, ждет его ледяной континент и нелегкая жизнь за Южным Полярным кругом. Ждет, если призовет Россия.
1991 г.