9. У ЦЕЛИVom Mast der Freude Flagge,
Sie wehe lustlg Ins Land!
Взвивается радостно флаг
Навстречу родимой стране!
Рихард Вагнер,
«Тристан и Изольда».
Вскоре после того, как «Литке» вывел ленские суда на чистую воду, было получено радио с «Русанова». Нам сообщали, что «Русанов», шедший в бухту Прончищевой, встретил в восточной части пролива Вилькицкого перемычку невзломанного льда. Это было довольно неожиданной вестью — значит вскрытие пролива Вилькицкого, о котором нам раньше радировала станция на мысе Челюскина, не было полным. Следующая информация с севера была еще неприятнее. «Ермак», проведший караван второй Ленской экспедиции («Сакко», «Молотов», «Байкал» и «Партизан Щетинкин») уже до мыса Челюскина, извещал нас, что встреченный «Русановым» в проливе Вилькицкого невзломанный лед имеет в толщину два метра и что ледокол сделал неудачную попытку форсировать эту преграду: работая при десяти котлах, «Ермак» при каждом ударе продвигался вперед только на три корпуса, вследствие чего вернулся обратно к мысу Челюскина. Какова широта этой перемычки и действительно ли лед в ней всюду такого тяжелого характера, как тот, что встретил «Ермак»? Этот вопрос надо было разрешить немедленно, и сделать это мог, конечно, только наш «Ш-2». Итак — ступай, дружище, за борт и не сплошай на этот раз!
Куканов слетал очень быстро, и менее чем через час он был уже снова на «Литке». По словам летчика, перемычка в проливе Вилькицкого тянулась от мыса Щербины к острову Малый Таймыр и имела в ширину около 15 миль. По наружному виду лед всюду был сильно изъеден. Благоприятные результаты этой разведки, выполненной 18 августа, были немедленно сооб-
[130]
щены на «Ермак», но там отнеслись к ним с недоверием, утверждая, что ширина перемычки, по наблюдениям с марса ледокола, не менее 28 миль. Для разрешения спорного вопроса вызвался лететь в новую разведку капитан Николаев. С мнением Николая Михайловича его собратья на «Ермаке», конечно, должны были считаться. Капитан вернулся почти с тем же результатом, что и Куканов: ширина перемычки составляет 19 миль (из которых около 7 миль уже было пробито «Ермаком»), что же касается льда, то он вполне схож с тем льдом, который «Литке» форсировал у островов «Комсомольской Правды». Для такого ледокола, как «Ермак», этот лед не мог представить сколько-нибудь существенных затруднений.
Но «Ермак» оказался тяжел на подъем. Наступило 20 августа, а он и виду не подавал, что собирается приступить к форсированию перемычки. Неужели там решили выжидать, пока перемычка не вскроется сама собой? А пример прошлого года? Чтобы расшевелить «Ермака», я решил покривить душой и сыграть на престиже науки, который, как я знал, на «Ермаке» ставился высоко. Я дал на ледокол прогноз с указанием, что вскрытие перемычки в проливе Вилькицкого произойдет только в первых числах сентября. Данные, говорившие за то, что в ближайшие дни лед не вскроется, у меня имелись, но достаточных оснований предсказывать вскрытие через целую декаду у меня, признаюсь откровенно, не было. Однако, своей цели прогноз достиг: в тот же вечер «Ермак» приступил к форсированию перемычки, преодолел ее без труда и рано утром вышел на чистую воду в море Лаптевых.
К тому времени, когда «Ермак» героически поборол ледяную преграду в проливе Вилькицкого, «Литке» как раз закончил свой ремонт. Благодаря знаниям и опытности С. И. Пирожкова и ударной работе всей команды, ледорез снова был приведен в боеспособное состояние. Закончив ремонт, мы еще успели взять со льда пресную воду. Чай из солоноватой тиксинской воды всем уже изрядно приелся.
Как только было получено известие, что «Ермак» вышел в море Лаптевых, «Литке» и «Товарищ Сталин»
[131]
снялись с якоря и пошли по направлению к проливу Вилькицкого. Вскоре показался «Русанов», которого «Ермак» провел через перемычку, а вслед затем и сам ледокол. Встреча судов, пришедших с противоположных сторон Советского Союза и соединившихся у северной оконечности Азии, была обставлена с некоторой торжественностью: воздух огласился долго несмолкавшим ревом гудков, на всех судах взвились приветственные сигналы. Описав около ледореза круг, «Ермак» пошел обратно к мысу Челюскина, где стояли суда второй Ленской экспедиции. «Русанов» пришвартовался к ледорезу, и оттуда к нам немедленно заявились гости. Я не сомневаюсь в том, что русановцы искренне радовались успеху нашей экспедиции, но все-таки не выявление этой радости было главной причиной их прихода. Уголь — вот что им надо было, уголь во что бы то ни стало! Не меньше двухсот тонн, иначе, как нам заявили, задание «Русанова», которому, после захода в бухту Прончищевой, надо было еще итти в Нордвик, будет сорвано. На командование «Литке» была поведена настоящая атака. Дать двести тонн мы не могли никак — жадные топки ледореза поглощали уйму угля, и, по расчетам старшего механика, топлива у нас оставалось ровно столько, сколько надо было, чтобы добраться до Диксона. Так и было заявлено русановцам, но те настаивали на своем: «Раз механики говорят, что угля вам до Диксона хватит, значит у вас излишек его! » Против этого возразить было трудно, ибо хорошо известно, что число тонн угля, подсчитанное стармехом, всегда требует некоторой положительной поправки. Но сколько можно было дать без ущерба для выполнения собственного плана? Тут мнения литкенцев и русановцев сильно расходились. Начался торг, горячий и упорный. После трехчасового словесного боя сошлись на 50 тоннах, которые и были немедленно перегружены на «Русанова».
Расставшись с «Русановым», мы пошли к мысу Челюскина. С нордоста шла крупная зыбь — верный признак того, что в этом направлении находились большие пространства открытой воды. Было жаль
[132]
не использовать эти благоприятные условия для работ в еще совершенно не исследованной северной части моря Лаптевых, но от этого пришлось отказаться — надо было поскорей доставить «Товарища Сталина» к острову Диксона. «Литке» последовал на запад, по каналу, проложенному в ледовой перемычке «Ермаком». Вскоре нам навстречу попался «Ермак», выводивший в море Лаптевых «Молотова», а несколько дальше мы увидели стоявшего во льду «Сакко» — другой пароход Ленской экспедиции. Повидимому, ледоколу было все же трудно справляться с двумя пароходами зараз, и командование «Ермака» предпочло проводить их в одиночку. Лед перемычки, вначале так не понравившийся «Ермаку», оказался легким: он уже сильно истлел, и средняя толщина его составляла около полуметра. Рано утром 22 августа «Литке» бросил якорь у мыса Челюскина.
[133]
Здесь, в ожидании проводки, стояли «Байкал» и «Партизан Щетинкин». Я очень обрадовался, увидев также родного «Сибирякова», который стоял подле самого берега, у станции. После двух арктических экспедиций, которые я провел на этом судне, я стал чувствовать к нему привязанность как к живому существу. Когда я вошел теперь в маленькую, такую скромную, по сравнению с хоромами «Литке», кают-компанию «Сибирякова», мне живо вспомнились все те дни, полные то тревоги, то радости, которые я провел на борту этого судна. Что бы ни говорили, ты прекрасное судно, мой старый «Сибиряков», и Советская страна может гордиться твоей работой и подвигами в Арктике! Когда я посетил теперь «Сибирякова», на нем, для просушки, были развешаны брезенты. Может быть, это те самые брезенты, — невольно подумал я, — которые два года назад помогли ледоколу вырваться из ледяных объятий Чукотского моря...
— Уж наверно Чукотку вспомнили! — пробудил меня голос Ю. К. Хлебникова, капитана «Сибирякова». — Хорошее было время! А не забыли, как мы с вами маялись в прошлом году здесь же, у Челюскина? Нынче ничего похожего нет! Лед не тревожит, на-днях всю выгрузку кончаю. Спасибо тоже Папанину, хорошая ему в голову мысль пришла — взять на «Сибирякова» танкетки. Они чрезвычайно ускорили и облегчили нам разгрузку. Да что же это я болтаю с вами на палубе? — вдруг спохватился капитан. — Прошу в кают-компанию отведать нашего хлеба-соли, полакомиться диксоновской рыбкой. Гостеприимный хозяин повел меня к столу.
Из старых сибиряковцев, кроме Ю. К. Хлебникова, я застал на ледоколе еще старшего механика М. М. Матвеева. Долго беседовали мы в кают-компании, вспоминая и горести и радости минувших схваток с ледяной стихией. Большое дело ты затеял тогда, два года назад, боевой корабль! Благодаря тебе, мечта столетий превратилась в действительность. Арктика ожила. Я гляжу в иллюминатор и, вместо недавно пустынного берега, вижу целый поселок; из противо-
[134]
положного иллюминатора видны стоящие на рейде торговые суда... Это все твои дела, незабываемый «Сибиряков»!
Станция на мысе Челюскина была построена в 1932 году экспедицией на «Русанове», которой руководил профессор Р. Л. Самойлович. Для освоения Северного морского пути эта станция имеет исключительно большое значение. Дело в том, что пролив Вилькицкого, вследствие высокой географической широты, в которой он расположен, является одним из наиболее трудных участков Северного морского пути. Экспедиция на «Таймыре» и «Вайгаче» показала, что лед в этом проливе вскрывается не каждый год. Часты ли такие случаи, или же они составляют только редкое исключение, — этого мы пока еще не знаем, как не знаем и того, когда здесь обычно происходит вскрытие льда и когда пролив становится. У нас почти нет
[135]
сведений о характере и толщине льда в проливе в навигационное время, мы очень мало знаем о динамике льда, т. е. о его перемещениях под влиянием ветра и течений. Все эти вопросы могут быть удовлетворительно разрешены только при помощи систематических многолетних наблюдений, а потому Арктический институт в качестве первого мероприятия по освоению Северного морского пути и решил поставить на берегу пролива Вилькицкого станцию.
Ледовые условия в проливе были летом 1932 года исключительно благоприятными, — только изредка показывались отдельные льдины, — и нелегкая задача сооружения станции на мысе Челюскина была выполнена в кратчайший срок. 22 августа «Русанов» начал выгрузку, а 5 сентября все работы на берегу были уже закончены. За это время на мысе Челюскина были выстроены жилой дом, в котором помещалась также радиостанция, баня, сарай и собачник. На первую зимовку здесь осталось десять человек, во главе с доктором Б. Д. Георгиевским.
Совершенно иные ледовые условия наблюдались в проливе Вилькицкого в следующем, 1933 году, когда к мысу Челюскина, с новой сменой людей и строительными материалами, подошел «Сибиряков». Надвинутые к берегу льды, находившиеся почти все время в движении, чрезвычайно затрудняли выгрузку. Карбасы с грузом приходилось проталкивать между льдинами, сплошь и рядом их затирало, и тогда грузы переправлялись на плечах людей, которые перепрыгивали со льдины на льдину. Тем не менее, даже при столь тяжелых условиях, за время с 1 по 14 сентября удалось перебросить на берег 650 тонн груза и два самолета. Позднее время и установившиеся низкие температуры воздуха, вследствие которых происходило быстрое замерзание пролива, не позволили тогда осуществить намечавшееся планом расширение станций и устройство авиобазы, и строительство ограничилось одним большим сараем. На вторую зимовку на мысе Челюскина осталось 12 человек во главе с товарищем Рузовым. Теперь эту партию сменял тот же «Сибиряков».
[136]
Руководил строительством на мысе Челюскина И. Д. Папанин, новый начальник зимовки. С этим замечательным человеком, большевиком и бывшим красным партизаном, я впервые познакомился в 1931 году, будучи начальником экспедиции на «Малыгине» на Землю Франца-Иосифа. В том году состоялась первая в Арктике встреча дирижабля («Граф Цеппелин») с ледоколом. В ознаменование этого события в СССР и в Германии были выпущены особые почтовые марки. Почтовые отделения имелись как на дирижабле, так и на «Малыгине», причем последним заведывал И. Д. Папанин, в то время ответственный работник наркомата связи. Арктика сразу захватила этого впечатлительного человека, в котором жажда необыкновенной деятельности била через край. Мысль провести год в бухте Тихой, где произошла встреча цеппелина с ледоколом, крепко засела в голову Ивану Дмитриевичу. Глядя на скромную еще тогда научно-исследовательскую станцию на Земле Франца-Иосифа, Папанин в мечтах уже видел ее другой. По его мнению, здесь должен был стоять целый поселок, где научным работникам были бы предоставлены все необходимые условия и удобства для их работы, где находились бы авиобаза с ангаром, ветряной двигатель, обеспечивающий поселок электрической энергией, телефон, скотный двор и т. д. и т. д. С увлечением развивал Иван Дмитриевич перед малыгинцами свой план строительства на Земле Франца-Иосифа. «Бухта Тихая должна быть не только самой северной в мире станцией, но и самой лучшей! Она должна стать образцовой полярной обсерваторией», — таков был вывод Ивана Дмитриевича. Для таких людей, как Папанин, слово есть дело. Свой план строительства в бухте Тихой он осуществил полностью уже в следующем году. Тогда как раз проводился так называемый «Второй международный полярный год», широкая программа работ на Земле Франца-Иосифа, выдвинутая И. Д. Папаниным, пришлась как нельзя более кстати, и необходимые кредиты на развертывание станции в бухте Тихой в полярную обсерваторию были отпущены. Исключительная работоспособность Папанина,
[137]
уменье сплачивать вокруг себя коллектив и заражать его своим энтузиазмом сделали то, что через год станция на Земле Франца-Иосифа стала неузнаваемой.
На мысе Челюскина Папанин с такой же горячностью взялся за дело, как тогда на Земле Франца-Иосифа. Вместе с ним, почти в полном составе, были его товарищи по зимовке в бухте Тихой. Работая сам как вол и, в период строительной горячки, почти не зная сна, Папанин требовал такой же работы от своих подчиненных. И все же, при первом зове Папанина, старые зимовщики, не колеблясь, снова последовали за ним в Арктику. Как и в 1932 году, вместе с Иваном Дмитриевичем на зимовку на мысе Челюскина оставалась его жена. В первый раз Иван Дмитриевич увез ее в Арктику «контрабандой», и присутствие женщины на корабле обнаружилось уже только тогда, когда судно приближалось к Земле Франца-Иосифа. Теперь спутница жизни Папанина ехала вполне официально, состоя равноправным членом коллектива зимовщиков с самого момента выхода «Сибирякова» из Архангельска. Как и в бухте Тихой, жена Ивана Дмитриевича была единственной женщиной на зимовке. Нередко приходится слышать, будто такое положение всегда чревато нежелательными последствиями. Действительно, история полярных зимовок знает такие случаи. Но я вместе с тем утверждаю, что бывает и наоборот, когда присутствие женщины на полярной станции ни в какой мере не осложняет ни жизни зимовщиков, ни их работы. Обе зимовки, которыми руководил И. Д. Папанин, являются тому доказательством.
Во время нашей стоянки у мыса Челюскина на борт ледореза явился находившийся на «Ермаке» начальник ленско-карских операций П. В. Орловский. По его предложению было устроено совещание для обсуждения вопроса о зимовщиках на островах Сергея Каменева. Положение их вызывало некоторую тревогу. В 1932 году на острова Каменева были заброшены четыре сотрудника во главе с начальником станции Ниной Петровной Демме. Эту партию в 1933 году должны были сменить новые зимовщики, ехавшие на
[138]
«Седове». Однако, навигация в северо-восточной части Карского моря была в том году тяжелой, и Северная Земля в течение всего лета блокировалась сплоченными льдами. С 15 августа до 13 сентября «Седов» тщетно пытался подойти к островам Каменева, но так и не мог пробиться сквозь льды. Н. П. Демме с ее тремя товарищами были вынуждены остаться на вторую зимовку. В 1934 году смену должен был произвести ледокольный пароход «Садко», походом которого руководил С. С. Иоффе. В августе «Садко» легко достиг района острова Визе, откуда взял курс прямо на острова Каменева. Этот вариант пути оказался, однако, неудачным, и, не доходя до островов Каменева, судно попало в тяжелые льды, в которых вскоре было затерто. Очутившись в сфере влияния нордового
[139]
течения, действующего у западных берегов Северной Земли, корабль с довольно большой скоростью стал дрейфовать на север. В то время, когда мы стояли у мыса Челюскина, он находился уже в широте 80° 12'N. Таким образом тревогу вызывала не только станция на островах Каменева, где, кроме зимовщиков, находились также Б. В. Лавров и летчик Линдель, но и «Садко», которого могло вынести в Полярный бассейн. В виду неудачи, постигшей «Садко» при его попытках подойти к островам Каменева, казалось наиболее целесообразным снять зимовщиков при помощи самолета. На этой мере наше совещание и остановилось. Что касается «Садко», то было решено, по выводе всех ленских судов в море Лаптевых, итти к нему на выручку на «Ермаке».
Стоявший у мыса Челюскина пароход Ленской экспедиции «Байкал» 23 августа был проведен через перемычку пролива Вилькицкого «Ермаком», проводку же «Партизана Щетинкина» взял на себя «Литке». «Партизан Щетинкин» представляет собою сильный речной буксир, который раньше работал на Оби и в 1933 году должен был быть переброшен на Лену. Однако, в том году эта операция, вследствие неблагоприятной ледовой обстановки, осталась невыполненной. Порученная теперь «Литке» проводка «Партизана Щетинкина» являлась делом нелегким и весьма деликатным, так как толщина стенок парохода не превышала 7 мм, составляя местами только 3 мм. Поэтому удар даже о небольшую льдину мог иметь для речного буксира печальные последствия. Однако, операция по проводке «Партизана Щетинкина» прошла без всяких осложнений и еще раз показала, что наш капитан не даром заслужил славу искусного ледового навигатора. П. В. Орловский горячо благодарил капитана, мы же все радовались как за нашего дорогого Николая Михайловича, так и тому, что «Литке» обеспечил Якутии новую мощную единицу для ленского парового флота.
Днем 24 августа мы расстались с мысом Челюскина и, имея в кильватере «Товарища Сталина», пошли к острову Диксона. Там нас с нетерпением дожидался «Малыгин», временно обслуживавший Карскую опера-
[140]
цию. По прибытии на Диксон, мы должны были сменить «Малыгина», который спешил выполнить свое основное задание — постройку станции на острове Русском. Южная часть пролива Вилькицкого и Таймырский залив оказались свободными от льда. В проливе мы встретили сильное течение, шедшее с запада на восток, скорость которого можно было оценить в 5—6 узлов. В некоторых местах наблюдался бурный сулой. {1} Согласно исследованиям последних лет, произведенным как с экспедиционных судов, так и зимою со льда сотрудниками станции на мысе Челюскина, восточное течение является преобладающим в проливе Вилькицкого. Оно обнаруживает, однако, большие колебания, природа которых в настоящее время выяснена еще недостаточно.
Когда мы проходили мимо островов Фирнлея, расположенных у западного входа в пролив Вилькицкого, внимание капитана привлекло небольшое скопление льдин, остававшихся совершенно неподвижными. Было очевидно, что эти льды сидели на мели, не показанной на карте. Для того, чтобы хоть ориентировочно обследовать эту банку, представлявшую несомненную опасность для судов, которые посещают теперь пролив Вилькицкого ежегодно, капитан приказал самым малым ходом подойти к ней. Когда мы приблизились, то увидели, что льды лежали на надводном рифе, имевшем в длину около четверти мили. Среди льдин там и сям были видны обнаженные камни. Открытый «Литке» риф находился в четырех милях к норду от северного из островов Фирнлея; приближенные координаты рифа: 77°20' N, 100°40' Е.
Около Русского острова чистая вода кончилась. Чтобы обогнуть лед, «Литке» взял курс на север, но и там вскоре встретились большие поля годовалого льда, средней толщиной около полуметра. «Паршивый лед, я вам прямо скажу», — определил Д. С. Дуплиц-
{1} Сулой или сувой (поморское выражение) — толчея со всплесками волн, образующихся в местах с сильными неправильными течениями. Особенного развития это явление достигает при спорных течениях, когда оно становится опасным для шлюпок и маленьких судов.[141]
кий. Горизонтальные размеры отдельных полей были весьма значительны, но между полями всюду имелись разводья, о чем свидетельствовало темное водяное небо. Из опасения попасть в тупик, капитан решил приблизиться к Русскому острову, где он надеялся найти чистую воду под самым берегом. Недалеко от юго-западной оконечности этого острова «Литке» сел на банку. Хотя ледорез и шел самым малым ходом, толчок при посадке был все же довольно сильный. Литкенцы высыпали на палубу. Одним из первых выскочил из своей каюты доктор Угаров. Он стоял в одной «майке», без шапки, и к каждому вновь появлявшемуся на палубе обращался со словами: «Тише, ничего страшного, без паники! » Посадка на мель составляет почти обязательный эпизод во всякой полярной экспедиции, работающей в необследованных водах, а потому никаких признаков паники на ледорезе, конечно, не было. Некоторое волнение обнаруживали только наш милейший доктор и С. Я. Щербина, с бледным лицом кинувшийся в машинное отделение. Капитан приказал произвести около судна промер. Оказалось, что мы сели легко, и, откачав воду, нам удалось быстро сняться.
Вскоре после этого было получено радио с «Ермака». Он сообщал, что идет на выручку «Садко», дрейфовавшему в тяжелых льдах на крайнем севере Карского моря, находится недалеко от нас, и запрашивал, не нужна ли нам его помощь. Ледовая обстановка, в которой мы тогда находились, не была особенно тяжелой, разводий кругом было много, и я нисколько не сомневался в том, что мы будем в состоянии продвигаться вперед, не прибегая к форсированию льда. Д. С. Дуплицкий и H. М. Николаев решили воспользоваться предложением «Ермака».
Ледокол подошел к нам на следующий день и повел «Литке» с «Товарищем Сталиным» вдоль кромки льда на запад. Вскоре налег густой туман, и «Ермак» сигнализировал, чтобы мы остановились. Только на следующий день небольшой караван двинулся дальше. 28 августа, когда мы находились в широте 76°40' N, долготе 90°З1' Е, «Ермак» сообщил нам, что вследствие
[142]
вполне благоприятной ледовой обстановки он считает нецелесообразным тратить время на проводку «Литке» и берет курс на север. Действительно, на пути, пройденном совместно с «Ермаком», сплоченность льда нигде не превышала 7 баллов, составляя большею частью только 1—2 балла.
После того, как «Ермак» покинул нас, мы прошли вперед около 20 миль, пока не наткнулись на стык двух огромных ледяных полей, протяжением не менее десяти миль. Среднюю толщину этих полей можно было оценить в 1 1/2 метра, и они были, повидимому, двухгодовалые. На юге чернело темное водяное небо, там, несомненно, находились обширные пространства чистой воды. Попытка обогнуть ледяное поле с севера не увенчалась успехом, неудачно кончился и опыт взорвать перемычку между двумя полями аммоналом. «Литке» стал на ледяной якорь у большого поля, недалеко в большом разводье остановился «Товарищ Сталин». Небо было покрыто тонкими высоко-кучевыми облаками, изредка принимался падать небольшой снежок. Прошли сутки. С тоской я глядел на темный южный горизонт, который так и манил к себе. Днем 30 августа я был неприятно удивлен, заметив, что Куканов и Куква возились около стоявшего на юте самолета. Очевидно, они готовились лететь в ледовую разведку. Но к чему она? Распределение льдов отражалось на небе, как в зеркале, и эта небесная карта ясно указывала нам нужный курс.
Днем Куканов вылетел, но скоро вернулся — ледовой разведке помешала плохая видимость. С этим результатом, после печального опыта в Чукотском море, можно было мириться. Но вечером Куканов, вместе с третьим помощником капитана В. И. Петровичем, вылетел вторично и на этот раз случилось то, чего я опасался: самолет не вернулся. Во время старта погода была приличная — дул слабый WSW-й ветер, видимость составляла 10—15 миль. Вскоре, однако, налег туман и вместе с тем скорость ветра увеличилась до 11 метров в секунду. Снова, как в Чукотском море, ночь на «Литке» прошла полная тревоги и волнений. Утром туман рассеялся, и вслед затем прилетел само-
[143]
лет. Оказалось, что в тумане самолет потерял всякую ориентировку и даже не мог лететь к берегу, потому что направление на него было неизвестно: берег не был виден, компас же врал нещадно. Не оставалось другого выхода, как снизиться в первом попавшемся разводье, что Куканов и сделал. Всю ночь летчики дрогли на ветру около своей машины, которую ежеминутно грозило разбить. По словам Куканова, на юге и на юго-западе воды было видно очень много.
Вскоре после возвращения самолета мы имели возможность получить обстоятельную картину ледовой обстановки между тем местом, где тогда находился «Литке», и островом Диксона. «Малыгин», которому стало невтерпеж ожидание прибытия ледореза к Диксону, вышел к Русскому острову, спеша использовать конец навигационного сезона для постройки там станции. Когда наш «Ш-2» снижался около ледореза, на горизонте показался дымок, и в скором времени «Малыгин» эффектным маневром приткнулся к ледяному полю, став недалеко от ледореза. Гости поведали нам, что на пути от Диксона к «Литке» они не встретили никаких затруднений со стороны льдов. Окраска неба давала нам, следовательно, правильные указания, и если бы мы руководствовались ими, то уже давно были бы на Диксоне.
На «Малыгине» находился мой юный друг и энтузиаст Арктики
Костя Званцев, и встречей с ним я был чрезвычайно обрадован. Несмотря на свою молодость, К. Званцев имеет уже солидный полярный стаж. В 1929 году
(опечатка-правильно 1925) Званцев поехал в качестве метеоролога станции в Маре-Сале, на западном берегу Ямала. За год до его прибытия в Маре-Сале, вследствие плохого снабжения, весь персонал станции переболел цынгой, метеорологические наблюдения были брошены, и большинство зимовщиков погибло. Условия, в которых зимовал Званцев, были также очень тяжелые, но он сумел противопоставить суровым силам природы свою волю и находчивость, цынга не захватила его, и метеорологические наблюдения он довел до конца. В 1929 году Званцев поехал в качестве метеоролога на остров Врангеля, где пробыл безвыездно три года
[144]
подряд. Здесь из энергичного комсомольца выковался настоящий полярник, и он в совершенстве овладел необходимым для каждого полярного исследователя искусством — приспособляться к своеобразным и суровым условиям Арктики и не теряться в любых положениях. В 1933 году я имел Костю Званцева у себя на борту «Сибирякова», где он проходил практику гидрологических работ. Теперь Званцев направлялся в качестве начальника зимовки на Русский остров. Личный состав этой зимовки был немногочисленный,
[145]
состоя только из четырех человек, все комсомольцев. Вместе со Званцевым ехала его жена, которой во время зимовки предстояло исполнять должность кока. Зимовщики были снабжены неважно, и мы, по мере сил, помогли им.
Устройство станции на Русском острове имеет большое значение для обслуживания навигации по Северному морскому пути, так как у северных берегов архипелага Норденшельда часто наблюдаются скопления тяжелых льдов. Причины большой ледовитости этого района в настоящее время еще недостаточно известны, и основной задачей новой станции и должно явиться изучение гидрометеорологического режима моря, омывающего Русский остров. Весьма необходимо будет устроить, кроме того, другую станцию в проливах архипелага Норденшельда. До начала советских работ по освоению Северного морского пути, все суда, совершавшие плавания к мысу Челюскина, пользовались этими проливами («Вега» 1878, «Фрам» 1893, «Заря» 1900, «Таймыр» и «Вайгач» 1915, «Мод» 1918), тогда как советские суда, впервые появившиеся в этих водах в 1932 году, всегда огибали архипелаг с севера. Весьма вероятно, что в одни годы будет целесообразнее пользоваться проливами, в другие же обходить Русский остров с севера. Однако, прежде чем начать пользоваться проливами, необходимо тщательно исследовать их в гидрографическом отношении.
Как я узнал по приходе на остров Диксона, «Малыгину» не удалось построить станцию на Русском острове, так как на пути к нему ледокольный пароход повредил себе руль, что лишило его возможности маневрировать в сплоченных льдах. Вместо Русского острова станция была устроена на мысе Стерлегова (на берегу Харитона Лаптева), где она, несомненно, тоже принесет большую пользу в деле обслуживания навигации. Пожалуй, Костя Званцев не очень жалеет, что ему не пришлось зимовать на Русском острове. Более унылый клочок суши трудно себе представить. Я помню, как в 1933 году на «Сибирякове», будучи затерты во льдах, мы со Званцевым в течение целой недели имели возможность любоваться красотами
[146]
Русского острова. Мы решили тогда, что семи дней вполне достаточно, чтобы безотрадный вид этого острова превратил любого весельчака в мрачного меланхолика.
Днем 31 августа, распрощавшись с «Малыгиным», мы продолжали наше плавание к острову Диксона. Состояние льдов, как нам правильно сообщил «Малыгин», оказалось вполне благоприятным, и сплоченность льда не превышала 5 баллов. Первого сентября «Литке» вышел на чистую воду и на следующий день утром бросил якорь у острова Диксона. Здесь к нам на борт перешел начальник морской проводки Карской операции В. Шибинский. У Диксона мы должны были оставаться, с целью обслуживания Карской операции,
[147]
до прихода «Садко». «Товарищ Сталин» расстался здесь с нами и пошел в Игарку за грузом леса.
Еще на пути к Диксону мы получили радостную весть, что летчик А. Д. Алексеев снял с острова Сергея Каменева всех четырех зимовщиков, вместе с Б. В. Лавровым и М. Я. Линделем, и доставил их на стоявшего у мыса Челюскина «Сибирякова». Через несколько дней эта весть, к сожалению, была омрачена сообщением о смерти повара станции на острове Каменева, тов. Мировича, скончавшегося вскоре после прибытия на «Сибирякова».
Сдав зимовщиков на «Сибирякова», А. Д. Алексеев вылетел на Диксон, где он и находился во время прихода сюда «Литке». Летчик сообщил, что во время своего полета к островам Каменева, выполненного 30 августа, он видел у западных берегов Северной Земли полосу чистой воды или очень разреженного льда, шириной около 5 миль, дальше же в море находился восьмибалльный лед. По заключению Алексеева подход для судов к островам Каменева с юга был в это время года возможен. Таким образом, в 1934 году распределение льдов отчасти походило на таковое в 1930 году, когда «Седов» не мог пройти к островам Каменева со стороны острова Визе, но без особых затруднений достиг этого с юга. Насколько можно судить по опыту плаваний в северной части Карского моря, пока, правда, еще небольшому, а также учитывая особенности гидрологического режима моря, острова Каменева доступны со стороны острова Визе, повидимому, только в редкие годы, и, как правило, мореплаватель встретит более благоприятные условия при подходе к этим островам с юга.
На Диксоне в 1934 году началось строительство порта. Во время нашего пребывания здесь находилось свыше 200 рабочих и служащих во главе с начальником строительства инженером Светаковым. Бухта Диксон, наравне с бухтой Тикси, в ближайшем будущем явится важнейшим портом на Северном морском пути. Основное значение порт Диксона будет иметь как угольная база. Корабли будут грузиться углем у небольшого, расположенного в бухте, островка Конус, на
[148]
котором уже приступлено к устройству причалов. Портовый поселок начал строиться на матером берегу, недалеко от могилы Тессема, участника норвежской экспедиции на «Мод». На самом острове Диксона во время нашего пребывания сооружался мощный радио-центр. Строительные работы на Диксоне предполагалось вести и в течение полярной ночи, и с этой целью на зимовку должно было остаться 120 человек.
Порт Диксона был открыт в 1875 году Норденшельдом. После плавания «Веги», заходившей сюда в 1878 году, Норденшельд сказал про эту бухту следующее: «Гавань Диксон является лучшей из всех известных гаваней на северном берегу Азии, и в будущем она несомненно получит большое значение для торговых сношений с Сибирью». Норденшельд не ошибся, но на осуществление его предсказания no-
[149]
надобилось более полувека, понадобился великий Октябрь.
Мы взяли со стоявшей в бухте баржи 430 тонн угля, после чего «Литке» пошел в верховья Енисейского залива, чтобы запастись там пресной водой. На пути мы по радио получили известие, что два иностранных парохода, зафрахтованных для Карской операции и груженных лесом, сели на мель в устье Енисея, около Сопочной Корги. Одному иностранцу удалось сняться, к другому на помощь подошел «Товарищ Сталин», но его попытка снять пароход с мели оставалась пока безрезультатной. На выручку пришлось итти «Литке». После того, как часть леса была перегружена с иностранца на «Товарища Сталина», ледорезу удалось стянуть пароход. Однако, при этой операции попал на мель сам «Литке». Дождавшись полной воды, мы легко снялись и пошли обратно к острову Диксона.
На следующий день, 12 сентября, в бухту Диксон вошел ледокольный пароход «Седов», на котором находилась научная экспедиция, возглавляемая моим другом профессором Р. Л. Самойловичем. «Седову» удалось выполнить в северной части Карского моря большую работу, и научные работники «Литке» не без зависти внимали рассказам седовцев. Впрочем, на столь же богатую научную жатву никто из нас и не рассчитывал, так как основной целью «Литке» являлись оперативные задания, притом достаточно сложные, тогда как «Седов» совершил свое плавание со специальной и единственной целью производства научно-исследовательских работ.
Через два дня к Диксону подошел новый гость с севера — ледокольный пароход «Садко». В конце концов ему все-таки удалось вырваться из ледяных объятий, но от похода к островам Сергея Каменева, за поздним временем, пришлось отказаться. Таким образом в работе станции на островах Каменева должен был произойти годовой перерыв. На пути из северной части Карского моря к Диксону «Садко» зашел на остров Уединения, где устроил новую метеорологическую радиостанцию, которая, благодаря
[150]
своему открытому положению, будет безусловно весьма ценной для изучения гидрометеорологического режима северной части Карского моря.
Когда мы находились у острова Диксона, в адрес «Литке» почти ежедневно стали поступать поздравительные радиограммы. Одна из первых была получена от О. Ю. Шмидта:
«Находясь в отпуску, с восторгом следил за вашим героическим продвижением. Поздравляю с успешным преодолеванием наиболее трудных участков, дающим уверенность осуществления всего задания полностью. Сердечный привет. Шмидт».
От происходившего в то время Всесоюзного съезда писателей мною была получена следующая радиограмма: «Горячий привет вам, капитану, Дуплицкому и экипажу «Литке». Поздравляем с завершением труднейшего пути, желаем дальнейших успехов. Уверены, что первый рейс великим Северным морским путем с востока будет выполнен в одну навигацию».
[151]
С приходом «Садко», который должен был сменить пас в деле обслуживания Карской операции, мы были свободны и могли продолжать наш путь на запад. 14 сентября «Литке» снялся с якоря и 16 сентября, не встретив в Карском море льда, вошел в Югорский Шар. Плавание «Литке» продолжалось уже третий месяц, и за это время наш ледорез в значительной степени потерял тот свежий вид, какой он имел во Владивостоке. От дыма и угольной пыли краска почти всюду почернела, и теперь вряд ли кто-нибудь сравнил бы наш корабль с белым лебедем. Мы не хотели явиться в конечный порт в неопрятном виде, и поэтому решили сделать в Югорском Шаре остановку, чтобы хорошенько почиститься. Весь ледорез, как снаружи, так и внутри, был сперва основательно вымыт горячей водой и мылом, после чего выкрашенные в белый цвет части судна были покрыты свежей краской и вся медь надраена. Когда наш корабль снова засверкал, мы продолжали плавание, взяв курс на Мурманск.
Двадцатого сентября стояла прекрасная тихая и ясная погода. Солнце заливало своими лучами Кольский залив, который лежал как зеркало. «Литке», не спеша, откладывал последние мили своего победного пути. Около острова Сального к нам навстречу вышла флотилия из шести пароходов, расцвеченных флагами, с оркестрами музыки. С одного из пароходов на борт ледореза перешли представители общественных и правительственных организаций Мурманска, чтобы передать нам первый привет от трудящихся Мурманского края. Вскоре к почетной флотилии присоединилось еще одно судно — «Персей». Этот корабль никогда не славился быстротой хода, и теперь бедняга отстал от других судов, вышедших нам навстречу. Однако, приветствие «Персея», заслуженного ветерана Арктики, только что вернувшегося из своего юбилейного 50-го исследовательского рейса, было нам дорого.
Вот, наконец, и Мурманск — конечная цель нашего плавания. Все стоящие в порту суда, советские и иностранные, встречают нас оглушительным ревом гудков и сирен. Наши ответные гудки, которыми мы передаем обещанный привет от трудящихся Дальнего Востока,
[152]
совершенно теряются в хаосе звуков. При несмолкаемых криках «ура! » и звуках Интернационала «Литке» пришвартовывается к пристани. Он победил!
На следующий день на «Литке» праздник: получена телеграмма правительства, дающая походу ледореза высшую оценку.
Начальнику экспедиции — Дуплицкому.
Капитану ледореза — Николаеву.
Руководителю научной части экспедиции — Визе.
Горячо приветствуем и поздравляем участников экспедиции ледореза «Литке», впервые в истории арктических плаваний завершивших в одну навигацию сквозной поход с Дальнего Востока на запад.
Успехи экспедиции «Литке» свидетельствуют о прочном завоевании Арктики советскими моряками, о героической отваге, храбрости и большевистской организованности всего состава экспедиции и команды и глубоких знаниях Арктики у руководителей экспедиции. В славном походе «Литке» мы видим прочный залог скорейшего превращения арктических пустынь в Великий Северный путь нашей великой социалистической родины.
Мы входим с ходатайством в ЦИК Союза ССР о награждении участников экспедиции ледореза «Литке».
СТАЛИН, МОЛОТОВ, КАГАНОВИЧ, КАЛИНИН, ВОРОШИЛОВ, КУЙБЫШЕВ, ОРДЖОНИКИДЗЕ, АНДРЕЕВ, МИКОЯН, ЧУБАРЬ. РУДЗУТАК, ЖДАНОВ.Москва, 21 сентября.
От двух предшествовавших советских экспедиций Северным морским путем — на «Сибирякове» и на «Челюскине» — поход «Литке» отличается не только тем, что это было вообще первое безаварийное плавание северным путем в одну навигацию. Вместе с тем нельзя не подчеркнуть ту легкость, с которой это плавание было выполнено. Если не считать форсирования льда у островов «Комсомольской Правды», эпизода, в сущности, не имеющего прямого отношения к пла-
[153]
ванию Северным морским путем, то можно сказать, что «Литке» встретил очень мало затруднений на своем пути. Припоминая экспедиции последних лет, в которых мне пришлось участвовать, — на «Малыгине» в 1928 г., на «Седове» в 1929 и 1930 гг. и на «Сибирякове» в 1932 и 1933 гг., — я могу констатировать, что всем этим экспедициям пришлось бороться с несравненно большими ледовыми трудностями, чем «Литке» на его пути из Тихого океана в Атлантический. Таким образом 1934 год приходится считать годом с относительно благоприятными ледовыми условиями на всем протяжении Северного морского пути. Повидимому, такая ледовая обстановка наблюдается не так часто, и обычно одни участки находятся в благоприятных условиях, тогда как на других в это же время наблюдается тяжелое состояние льдов. Так, например, в 1932 году тяжелая ледовая обстановка наблюдалась в северной части моря Лаптевых и в Чукотском море, в 1933 году — в северной части Карского моря и в Чукотском море. В 1934 году на пути следования «Литке» не встретилось ни одного участка, где состояние льдов было бы менее благоприятным, чем в среднем многолетнем выводе.
Относительную легкость навигационных условий в ледовом отношении, наблюдавшуюся по Северному морскому пути летом 1934 года, может характеризовать следующая табличка, показывающая число миль, пройденных «Литке» во льдах:
Число миль ледового плавания Из них в сплоченных льдах
Чукотское море... 135 60
Восточносибирское море....... 345 16
Море Лаптевых... 94 58
Карское море.... 179 0
Баренцово море... 0 0
Всего 753 134
Так как расстояние между Беринговым проливом и Мурманском равно 3505 милям, то отсюда получаем,
[154]
что в год плавания «Литке» 78% Северного морского пути было свободно от льдов. Расстояние же, пройденное ледорезом в сплоченных льдах, составляет всего только 4% общего протяжения Северного морского пути.
Если благоприятное состояние льдов и являлось важным фактором, обеспечившим успех «Литке», то все же это был не единственный фактор. Громадное значение в экспедиции «Литке» имел также тот опыт, который в последние годы был накоплен советскими мореплавателями и полярниками. Сплоченный коллектив испытанных моряков, возглавлявшийся мастером ледового плавания H. М. Николаевым, прежде всего способствовал тому, что «Литке» выпала честь вписать новую прекрасную страницу в историю большевистского наступления на Арктику.
Март 1935 г.
[155]
Владивосток - Мурманск на Литке. Экспедиция 1934 г. В. Ю.pdf