«Проходив во льдах до начала октября» (по старому стилю) «разными курсами в южной части Карского моря, «Cв. Анна» была затерта льдами и прижата к Ямалу на широте 71°45', где и простояла две недели. 15-го октября SO-вым ветром шхуна вместе со льдом была оторвана от берега и начала дрейфовать в северном направлении. Этот дрейф судна, как мы увидим дальше, продолжался непрерывно до 10-го апреля 1914 года, т. -е. в течение 542 суток и, несомненно, продолжается и сейчас».
«Сейчас» этот дрейф едва ли продолжается. «Cв. Анна» пропала бесследно. Прижало ли ее к земле и раздавило в ледяной шторм, как пустую скорлупу, или лед, дрейфующий полярный пак, выкинул ее в открытый океан, но уже тогда, когда на шхуне никого не осталось в живых, — кто знает? Полярные льды до сих пор не отдали нам ни одной щепки, которая смогла бы рассказать, где закончился дрейф «Cв. Анны»... Или, может быть, она до сих пор невредимо носится все на той же карской льдине, захваченная неизвестным ледяным водоворотом... или, выброшенная в мертвое ледяное поле, остается неподвижной, подобно водорослям в Саргассовом море, окруженном великими атлантическими течениями? Может быть воздушные корабли Аэроарктики еще найдут этот легендарный остов вместе с нетленными мертвецами, замерзшими в нижнем кормовом помещении шхуны...
Из экипажа «Cв. Анны» спаслись двое: штурман Альбанов и матрос Кондрат. Покинув в апреле 1914 года «Cв. Анну», они добрались по пловучим льдам до Земли Франца Иосифа. На мысе «Флора» они нашли становище и провизию, оставленные Джексоном. Здесь их подобрал корабль экспедиции Седова. Седов, как известно, тоже погиб во время попытки — похожей на самоубийство — достичь полюса. Корабль назывался «Святой мученик Фока»...
Вместе с Альбановым и Кондратом, которые через три месяца посте выхода со шхуны добралась до мыса «Флора», ушли еще двенадцать человек из команды. Большинство из них не были ни промышленниками, ни моряками. Трое из них вернулись на «Cв. Анну» и разделили ее участь.
Остальные погибли в пути.
Об экспедиции Брусилова осталось два документа: «Выписка из судового журнала лейтенанта Брусилова», доставленная Альбановым, и дневник Альбанова, опубликованный впервые только в 1917 году под заглавием: «На юг к Земле Франца Иосифа! ». Это замечательная книга. Вообще Альбанов представляется мне незаурядной личностью. Он хорошо рисовал, дневник его написан местами сильно. Но этот дневник, конечно, был обработан автором уже после возвращения. Все, что Альбанов захотел скрыть, останется навсегда скрытым для нас.
— Погоди!.. Я прочитаю тебе из этого дневника отрывок. Вот. Он помечен 8-ым июля 1914 года...
«... Мы легли на вершине айсберга, в небольшой ямке, друг к другу ногами так, что ноги Кондрата приходились у меня в малице, за моей спиной, а мои ноги в малице Кондрата, за его спиной. Конечно, сапоги предварительно мы сняли и были только в одних теплых носках. Тогда оставалось хорошенько подоткнуть под себя полы обоих малиц, чтобы они закрывали одна другую, так сказать, «заделать все щели». После этого мы втягивали головы обратно внутрь малицы и никакой холод уже нам был не страшен. Получается, таким образом нечто вроде «двухспального мешка». Тепло там до духоты и дышать приходится через воротник малицы, около которого и держишь голову. Зимой, в мороз, воротник от дыхания покрывается инеем и леденеет. Таким образом, мы и заснули и безмятежно спали не менее 7 или 8 часов. Пробуждение наше было ужасно. Мы проснулись от
страшного треска, почувствовали, что стремглав летим куда-то вниз, а в следующий момент наш «двухспальный мешок» был полон водой, мы погружались в воду и, делая отчаянные усилия выбраться из этого предательского мешка, отчаянно отбивались ногами друг от друга. К несчастью, мы уж очень старательно устраивали себе этот мешок и полы одной малицы глубоко заходили внутрь другой; к тому же малицы перед этим были немного мокры и в течение семи часов, по всей вероятности, обмерзли. Мы очутились в положении кошек, которых бросили в мешке в воду, желая утопить.
Обыкновенно принято говорить, что подобные секунды опасности кажутся целой вечностью. Это совершенно справедливо. Не могу и я сказать, сколько секунд продолжалось наше барахтанье в воде, но мне оно показалось страшно продолжительным. Вместе с мыслями о спасении и гибели в голове промелькнули другие: очень подробно пронеслась передо мною различные картины нашего путешествия — гибель Баева, Архиреева, четырех человек пешеходов, Нильсена и Луняева со Шпаковским, и вот последние — мы с Кондратом... После этого можно поставить «точку», если кто-нибудь, когда-нибудь вздумал бы рассказать о нас. Очень хорошо помню, что нечто в этом роде промелькнуло у меня в голове, но сейчас же был и ответ на эту мысль: «А кто же узнает про нашу гибель? ». Никто... И, кажется, всего ужаснее было почему-то именно это категорическое «никто не узнает, что мы погибли»... Вот «там» будут считать, что мы живем где-нибудь, а мы не пережили какой-то страшной борьбы и нас уже нет... Сознание возмущалось, протестовало против гибели: «А как-же сон мой... К чему же было то предсказание? Не может этого быть». Пусть мне верят или не верят, но в этот момент мои ноги попали на ноги Кондрата, мы вытолкнули друг друга из мешка, сбросили малицы, а в следующее мгновение уже стояли мокрые на подводной «подошве» айсберга, по грудь в воде. Кругом нас плавали в воде малицы, сапоги, шапки, одеяло, рукавицы и прочие предметы, которые мы спешно ловили и швыряли на льдины. Малицы были так тяжелы от воды, что каждую мы должны были поднимать вдвоем, а одеяло так и не поймали — оно потонуло. Холодный ветер хотя и начал затихать, но все же дул еще основательно. Наши ноги были в одних носках, а так как мы стояли на льду, то ноги почти потеряли чувствительность. Дрожали мы от двух причин: во-первых, от холода, а, во-вторых, от волнения. Зуб на зуб не попадал. Еще продолжая стоять в воде, я напрасно ломал голову, что-же теперь нам делать? Ведь мы замерзнем!
Но Провидение само указало, что мы должны были делать в нашем положении. Как бы в ответ на наш вопрос, с вершины льдины полетел в воду наш каяк, который или сдуло ветром, или под которым подломился лед, как подломился он под нами. Не упади каяк, или упади он не так счастливо, т. -е. порвись об острый, разъеденный водою лед, я думаю, мы пропали бы на этой льдине, плывущей в море. Завернувшись в мокрые малицы, не имея провизии, дрожащие от холода, мы напрасно старались бы согреться, а потом вряд ли у нас хватило бы решимости что-либо предпринять».
Сон, о котором говорит Альбанов, приснился ему в начале похода по пловучим льдам. Он увидел во сне «старичка», который нагадал ему по руке: «Ничего, дойдешь»... Люди склада Альбанова становятся религиозными «между жизнью и смертью». Но и сам он «не плошал», конечно. Роль «Провидения» выдумана, вероятно, потом. Можно ли написать в дневнике, который ведешь в пустыне, на ледяном берегу острова Белль, после такого купанья вдобавок: «Пусть мне верят или не верят», т. -е. явно рассчитывая на читателя? Любопытно так жe то, что Альбанов пишет здесь о всех своих
спутниках, не считая Кондрата, как о погибших; но в тот день он не мог знать о гибели береговой партии. Напротив, по словам Альбанова, Кондрад искал пропавших товарищей, отправившись на каяке к мысу Грант, спустя дней девять после этого случаи. Когда к мысу Флора пришел «Cв. Фока», его командой были предприняты поиски пропавших; но их не нашли. От них не осталось никаких следов...
Журнал Брусилова, напечатанный в «Записках по гидрографии» (том XXXVIII, выпуск 4, 1914 г. ), снабжен таким примечанием:
— В редакции «Записок по гидрографии» получено от штурмана Альбанова следующее разъяснение по поводу слов: «Сегодня отстранен от должности штурман Альбанов» (см. стр. 39): «По выздоровлении лейтенанта Брусилова от его очень тяжкой и продолжительной болезни на судне сложился такой уклад судовой жизни и взаимных отношений всего состава экспедиции, который, по моему мнению, не мог быть терпим ни на одном судне, а в особенности являлся опасным на судне, находящемся в тяжелом полярном плавании. Так как во взгляде на этот вопрос мы разошлись с начальником экспедиции лейтенантом Брусиловым, то я и просил его освободить меня от исполнения обязанностей штурмана, на что лейтенант Брусилов после некоторого размышления и согласился, за это я ему очень благодарен».
В книге «На юг к земле Франца Иосифа» Альбанов говорит о своих отношениях с Брусиловым более подробно.
... «Неудачи с самого начала экспедиции, повальные болезни зимы 1912-13 года, тяжелое настоящее положение и грозное неизвестное будущее с неизбежным голодом впереди — все это, конечно, создавало благоприятную почву для нервного заболевания.. С болезненной раздражительностью мы не могли бороться никакими силами, внезапно у обоих появлялась сильная одышка, голос прерывался, спазмы подступали к горлу и мы должны были прекращать наше объяснение, ничего не выяснив, а часто даже позабыв о самой причине, вызвавшей их. Я не могу припомнить ни одного случая, чтобы после сентября 1913 года мы хоть раз поговорили с Георгием Львовичем как следует»...
На «Cв. Анне», в экспедиции Брусилова, была женщина, Ерминия Жданко. Она окончила самаритянские курсы и, по словам Брусилова, согласилась заменить неприбывшего врача». Говорят, она была невестой Брусилова. Альбанов называет ее «нашей барышней». Каюты штурмана и Жданко помещались рядом. Это единственные каюты на «Cв. Анне», двери которых выходили в кают-компанию. Помещение начальника экспедиции было изолировано. Отношения Брусилова и Жданко, по дневнику Альбанова, тоже странны: Брусилов то застенчиво просит Жданко «налить ему чаю», то, во время болезни, швыряет в нее «чем попало» и ругается такими словами, какие, по словам Альбанова, «Георгий Львович только слышал, но вряд-ли когда-нибудь употреблял будучи здоровым». Легко представить, что это за ругань, которую моряк «только слышал, по вряд-ли употреблял»...
Все это так, а может быть и не так. Альбанов, пронесший свою жизнь через полярные льды, погиб в Сибири. Между прочим, он плавал здесь на том же самом несчастном «Севере», описном судне № 126, на котором плавали мы.
Альбанов служил на «Севере» во время колчаковщины, в 1919 г.... У «Верховного правителя», как известно, была слабость к бутафории. В степном Омске можно было найти все вывески царского Петрограда, вплоть до морского министерства. Во, время отступления колчаковце,
Альбанов довольно комфортабельно ехал в отдельном вагоне «Гидрографического Управления». Судьба «единой неделимой» его особенно не занимала: впереди была либо служба у иностранцев, либо безболезненный плен и служба в Советской России; в худшем случае — непродолжительная отсидка в концентрационном лагере. Но, помнишь, в Ачинске взорвались несколько вагонов с динамитом. Причина взрыва неизвестна. Вагон гидрографии оказался рядом. От него ничего не осталось. Кто-то говорил мне, что нашли потом обрывок малицы, признак людей, побывавших за полярным кругом.
Что сталось с Алексанром Кондратом я не знаю. Может быть он и сейчас жив...
Мне очень запомнились глухие рассказы моряков об этих людях.
Оба они тяжело пили. Альбанов часто терял сознание и бредил. Он все встряхивал головой вот так и кричал, что за ним придет «дух Брусилова» и жизнь оборвется..
Прочитай еще вот этот, последний, отрывок из дневника Альбанова.
... «С самого прибытия на мыс Флору я был болен и мне становилось все хуже. Жар и озноб не покидали меня. Большую часть времени я был в бреду, а иногда были какие-то кошмары. Мне все казалось, что нас на мысе Флора живет трое. Лежа в бреду, я вскакивал и бежал к раскопкам звал. Александра. Я знал, что он там работает и никак не мог припомнить, куда отправился «он, третий». Спрашивал Александра, где «он», но кто он и я сам не мог припомнить».
Кондрат, напиваясь, выхватывал нож и вонзал его в воздух. Матросу также мерещился призрак Брусилова. Капитан Дмитриев рассказывал мне, что ему пришлось списать Кондрата на берег, как невменяемого...
Север хранит много... Кости одного из двух ушедших спутников Амундсена, найденные Бегичевым в костре. История самого Бегичева. Наконец история «группы Мальмгрена» фашистской экспедиции Нобиле. Вот эта статья была напечатана, когда тебя здесь не было... Ты, ведь, не читал старых газет, вернувшись домой?
Я протянул Тимофею газетную вырезку.
Историю группы Мальмгрена в совершенно новом освещении, убийственном для спутников погибшего шведского ученого, передает специальный корреспондент «Юманите», находящийся на борту «Красина». Рассказ корреспондента составлен на основании дневника монтера «Красина» тов. Лемана и других записей и тщательно проверен и прокорректирован показаниями других сотрудников экспедиции.
Как известно, группа Мальмгрена в составе его и двух итальянских офицеров Цаппи и Мариано отделилась от экспедиции тотчас после аварии «Италии», надеясь добраться до твердой земли.
Впервые группу эту увидел летчик Чухновский 10 июля, при чем, по словам его и его спутников, на льду виднелось три человека, из которых двое стояли, а третий лежал. Но снизиться для их спасения Чухновским тогда не мог, пришлось ограничиться сообщением о находке «Красину», который немедленно двинулся в указанном направлении.
Когда через два дня, 12 июля, к месту нахождения группы подошел «Красин», экипажу представилась следующая картина: на расстоянии около 200 метр, от ледокола, на небольшой льдине, диаметром не более 10 метров (а по другим показаниям и того меньше), виднелись два человека, из которых один стоял, а другой лежал, лишь изредка поднимая голову. Как оказалось потом, льдина состояла из нескольких спаянных кусков; для того,
чтобы они не расходились, один из плывущих на льдине обвязал ее края в несколько оборотов веревкой. Погода была мягкая, лед быстро таял и «Красин» не мог подойти к самой льдине, опасаясь потопить ее; поэтому на лед, со льдины на льдину, были брошены доски, по которым к спасаемым бросились механики Ваганов и Филиппов, врач Средневский, секретарь экспедиции Иванов.
На льдине стоял, протягивая к спасителям дрожащие руки, черный, обросший бородою, грязный—Цаппи. И тут же бросилась в глаза странная вещь: Цаппи был одет очень тепло — на нем было три костюма: его собственный, нижнее белье из фланели и меховая одежда, сверх этого - меховая одежда Мальмгрена и его обувь и, наконец, верхняя одежда самого Мариано и его же обувь; всего, таким образом, три пары обуви и сверх того еще мокасины из тюленьей кожи. Напротив, Мариано, лежавший подле небольшого валика из снега, для защиты от ветра, был лишен всякой теплой одежды, на нем была только рубашка и короткие штаны, ноги босые, без всякой обуви на льду.
Увидя своих спасителей, Цаппи бросился на колени и сотворил молитву, затем пополз к Филиппову и, обнимая, целовал его колени. Мариано продолжал лежать и только лихорадочно следил глазами за происходившим. Сначала подобрали Цаппи, бережно провели его по доскам; когда подошли к ледоколу, он крикнул: «Ура «Красину» и, к общему удивлению, резко отстранив поддерживающих его, бросился к веревочной лестнице и с ловкостью обезьяны быстро взобрался на палубу. И здесь он отвергал всякую помощь, как бы бравируя своим молодечеством. Казалось совершенно невероятным, чтобы этот человек не ел ничего в течение 13 дней, как он сам заявлял.
Мариано, наоборот, был совершенно беспомощен. Его пришлось перенести на руках, как ребенка, и он ничего не говорил, а только улыбался. Руки его — совершенно белые, ноги-же — иссиня-черные. Его отправили в лазарет, врач говорил, что еще несколько дней на льду — и он безусловно погиб бы.
Для обоих спасенных был установлен больничный режим, различный по их состоянию. Но обоим было заявлено, что они не получат ни кусочка пищи, пока им не прочистят желудка. Мариано кротко подчинился всем процедурам, Цаппи протестовал, злился, требовал есть. Результаты промывки желудка были резко различны. У Цаппи все проходило гладко, кал был почти нормален, без затвердения, тогда как для Мариано, после трех клистиров, стул оказался мучительным и кал твердым, как камень.
Вывод: Мариано голодал, а Цаппи, несомненно, имел возможность есть, когда его товарищ уже давно не ел ничего. По заключению врача, Цаппи оставался без пищи не более 5-6 дней (сам он говорил о 13 днях), Мариано же гораздо дольше. Соответственно этому для Мариано было назначено самое легкое питание, исключительно жидкое. Цаппи же на другой же день стал получать обычный для всех рацион: суп, хлеб, мясо, рис и компот, и все это он пожирал без всяких дурных последствий; но он капризничал: когда на третий день санитар тов. Щукин принес ему на третье обычный компот (которым довольствуются все, так как ничего другого на «Красине» нет), Цаппи набросился на него с кулаками и на обычное обращение: «Товарищ», закричал, что я-де, тебе не товарищ, а «господин».
Что же касается Мариано, то он был очень слаб, очень тих, и, что характерно, чуждался Цаппи, не хотел его видеть, так как, очевидно, боялся его. Но он не жалуется на Цаппи, и ничего не говорит о том, как могло случиться, что Цаппи был и сыт и одет, тогда как Мариано умирал от хо-