ПОДГОТОВКА К ЭКСПЕДИЦИИ
«Красин» заканчивал свой ремонт в Ленинграде. Водницкая общественность горячо приняла к сердцу интересы экспедиции. Ее энтузиазм сообщился всем. Вокруг «Красина» день и ночь кипела лихорадочная работа. Формой напоминая громадный утюг, с мощным механизмом, с испытанной в многочисленных ледовых схватках командой, ледокол был надежным бойцом в предстоящем походе. Его капитан, М. Я. Сорокин, постоянный участник карских экспедиций, вел энергичную подготовку.
— Мы к сроку успеем. Не подвели бы только речники. Архангельск тоже сделает свое дело. А вот как в Омске и Красноярске, этого уже я не знаю.
— И повидают же речники горя на море. Им и от берега отойти будет страшно, — заранее потешалась над речниками морская команда «Красина».
Конечно в нашей экспедиции это было «слабое звено». Но во главе речного похода стоял опытный моряк, капитан Модзалевский. Его помощники внушали не меньшее доверие. Все они видели Карское море не раз. Они же привели из-за границы эти изящные речные пароходы в 1931 году в устья Оби и Енисея. На их долю выпала теперь еще более трудная задача — перебросить часть этих пароходов на реку Лену.
Команда состояла из речников-ударников Обского и Енисейского бассейнов. От земли им отойти будет не страшно. Но льды, возможная зимовка, могут иметь для них очень тяжелые последствия. На это звено надо обратить особое внимание.
Итак, флотилия 1-й Ленской экспедиции разбросана по четырем пунктам, отделенным друг от друга колоссальным расстоянием: «Красин» — в Ленинграде, лесовозы — в Архангельске, сПервая пятилетка» — в Омске и «Партизан» — в Красноярске.
Местом их встречи назначен остров Диксон, со сроком прибытия в первых числах августа. К этому времени обычно освобождаются от льда проливы Карского моря, а также Обская губа и Енисейский залив.
Графики похода судов разработаны детально.
Омская пристань жила непривычно напряженной жизнью. Время бежало незаметно. Приближался срок отхода судов. Между тем еще многое не было готово. Надо было поставить добавочные крепления на лихтер, получить все научные приборы, запасные части к дизельным машинам «Первой пятилетки» и обеспечить все снабжение судов как для похода, так и на случай вынужденной зимовки.
Все это было послано из Москвы, и все это где-то медленно тащилось в товарных вагонах между Москвой и Омском. Надо .было выйти обязательно во-время. Река Иртыш быстро мелела. Нормирующие глубины на перекатах падали с такой быстротой, что не исключена была задержка в пути из-за необходимости перегрузок и других остановок.
На лихтер же возлагали все надежды морские пароходы. Он должен был подвезти уголь на Диксон для их добунке-ровки. Его опоздание вызвало бы опоздание всего морского каравана.
—Ну, сегодня пришли наконец все наши грузы, — торжествовал завхоз Маслов. — Скоро выйдем.
Увы, торжество было преждевременным. На другой день он в отчаянии стоял над полученной спецодеждой. Шапки годились только на головы школьников, зато сапоги отличались необыкновенной вместительностью. Ватные куртки были налицо, о брюках же сообщалось, что они «досылаются».
Весь этот день сотрудники экспедиции провели в обследовании складских помещений Омска. Местные власти сделали все возможное, чтобы можно было подбирать «спецодежду для команды, а не команду для спецодежды».
Это было исправлено. Но по мере распаковки грузов обнаруживались дальнейшие сюрпризы. Пришел аммонал и к нему бикфордов шнур. Запалов же не было. Они тоже «досылались». Ружья и винтовки были одного калибра, патроны для них — других размеров и т. д.
— Хорошо, что мы грузимся в Омске. А то что бы мы делали, если бы все это было нам передано на Диксоне? -утешали себя сотрудники экспедиции.
Конечно хорошо, что а Омске значительную часть «несоответствий» можно было исправить. Но нехорошо начинали свой первый год работы полярники-снабженцы.
Невозмутимый Шарашов, начальник обского транспорта Главсевморпути, рассуждал просто и резонно:
— Вы лучше уходите скорее, а то вода падает. А дорогой либо шапки к головам притрутся, либо головы к шапкам. Без воды же пропадете.
17 июля «Первая пятилетка» с двумя лихтерами двинулась в путь.
Можно было ехать дальше в Красноярск. Каково же было наше разочарование, когда вечером того же дня в Омске опять показались знакомые лица. Вода все-таки «подвела». В восемнадцати километрах от Омска, на Ново-Зиминском перекате, нормирующая глубина упала до ста шестидесяти сантиметров. Там работал землечерпательный караван, обещая дать нужные глубины через два дня.
— Никак не оторвемся от Омска, —I злились моряк.». — Скорей бы выйти в море. Пусть льды, пусть что угодно, только бы не эти проклятые мели.
Их негодование было понятно. Все сознавали ответственность перед всей экспедицией. Все старались итт-и как можно быстрее. Через два дня «Пятилетка» наконец ушла. Она нагоняла пропущенное время на хороших глубинах, но успехи целого дня сводились на-нет при первой же посадке ВЯ мель. Служба пути на Иртыше была далеко не «а высоте. К этому прибавилось необычное мелководье. Более четырех суток потерял экспедиционный караван на пути к Тобольску.
Впереди предстояли, повидимому, не меньшие затруднения. Радиограммы из Нового Порта — Обской губы — говорили о небывало долгой задержке льда в этом районе и о полной непроходимости его даже для морских судов. Обстоятельства здесь начали складываться неблагоприятно.
В Красноярске «Партизан Щетннкин» с угольным лихтером на буксире также готовился к походу. Дела с его снабжением также обстояли не блестяще, но впереди был город Игарка, где можно было рассчитывать основательно пополниться. Корпус парохода, уже потрепанный в предыдущих плаваниях, был особенно ненадежен при проводке во льдах.
Цистерн для питания котлов пресной водой во время морского перехода на «Щетинкине» не было» и это предопределяло его буксировку, если только ему не представится возможность захода в реки Таймырского полуострова.
Подкрепили корпус судна, установив б форпике айсбнмсы. Это все, что можно было сделать на случай встречи со льдами. Вообще же ему не рекомендовалось встречаться с большим скоплением льдов.
Прекрасный речной буксир, он будет выглядеть на море маленькой лодочкой по сравнению с морскими пароходами и даже с «Пятилеткой».
15 июля «Партизан Щетинкин» отошел от красноярской пристани на Игарку. Он, несомненно, придет на остров Диксон своевременно, если залив Енисея уже свободен ото льдов. Лихтер с углем будет базой для первых морских пароходов.
Время дорого. Надо воспользоваться аэропланом, чтобы притти в Игарку и па остров Диксон как можно раньше. Там разгар подготовки к очередной Карской экспедиции. Важно продвижение на восток по Полярному морю, но не ' менее важно не терять уже завоеванные позиции на его на западном участке.
— Наш самолет готов к отлету,— отрапортовал по-военному пилот Липп.
С товарищем Липп мы старые знакомые. Под его управлением самолет проделал ряд больших полетов над Енисеем, над тайгой и тундрой. С ним мы летали в далекий залив Гыдо-Ямо, на реку Юрибей, устанавливая там первую избушку для промышленников этого пустынного побережья. Реки Нижняя Тунгуска, Курейка не раз видели его самолет.
На этот раз он сидел на «скучной» линии: Красноярск— Игарка — Диксон.
— Ничего теперь нового здесь для меня нет. Куда-нибудь подальше бы!
— Попадем и дальше, а теперь пока идем в Игарку, к старым знакомым.
— Есть. Готовы к отлету.
Под нами узкой лентой расстилается Енисей. Это огромная река, пятая по величине в мире, протяжением в 4 475 километров. Бассейн Енисея занимает площадь свыше 2500 тысяч квадратных километров. С Карского моря по своим глубинам он доступен для морских пароходов до города Игарки, расположенного в 700 километрах от острова Диксон.
Велики и его притоки — Ангара, Подкаменная Тунгуска, Нижняя Тунгуска, Турухан и др.
Правые его берега возвышенны, левые низменны. По-этому правые его притоки быстры и порожисты, левые же спокойны, широки и часто меняют русла. От старых русел остаются многочисленные озера и протоки.
С высоты самолета прекрасно видна долина Енисея, эта, по выражению Нансена, «страна будущего». Густые леса столпились широкой полосой по обе стороны реки. Отчетливо выделяются красноватые стволы сосен.
Ель, пихта, лиственница с трудом различимы на общем ковре, сотканном из разнообразных зеленых оттенков.
Местами идут березняки и осинники. Ближе к реке леса прерываются иногда луговыми пространствами. Сейчас они, вблизи редких деревенек, уже скошены и сложены в маленькие кучки — копны. Дальше на восток и на запад, за зоной лесов, виднеются ржавые пятна болот и озер. На них лишь изредка виднеются чахлые одиночные стволы лиственниц. Самолет идет прямой дорогой на север. Он то режет мысы, удаляясь в тайгу, то идет над самым руслом Енисея. Под нами проходят заросли леса, острова, пески и небольшие поселки. Однако в этой обычной северной картине уже есть и признаки начавшегося оживления. Внизу виднеется Придвинская судостроительная верфь. Не более трех лет назад здесь была та же тайга, которая видна кругом. Теперь там поселок с 5 тысячами человек. Оттуда выходят те громадные баржи, которые плавают теперь на вольном плесе Енисея в длинных караванах, медленно идущих с грузами на север.
Мой сосед по кабине, художник Рыбников, изумленно показывает то на одно, то на другое поразившее его пятно. Ярким зеленым пятном выделился Ярцевский совхоз. Здесь в царское время была небольшая деревушка Ярцево. Теперь около нее раскинулся большой совхоз с посевом в две тысячи гектаров. Под его влиянием организовался здесь колхоз, который также занялся огородами и посевами. Северное земледелие сделало большой шаг вперед.
В закрытой кабине самолета гул мотора не заглушает речи. Поэтому можно разговаривать не только записками, но и несколько повышая голос.
— Это что там внизу? — то и дело спрашивает сосед.
Под нами прошла река Кае. Видно, как в ее устьи скопились большие неуклюжие плоты леса, готовые к отплытию к далекой Игарке. Это тоже «разбуженный Север». Совсем недавно здесь стояла непроходимая тайга.
Теперь в этом районе выросли крупные поселки. Енисей никогда не видел сплава древесины на своем русле. Сибиряки не верили в его возможность. Теперь сотнями тысяч кубометров плывет лес к лесопильным заводам Севера.
Причудливыми, извилистыми зигзагами прорезают тайгу небольшие речки. Они без имени, потому что к большинству из них еще не подошел человек.
Художник Рыбников — давнишний путешественник по европейскому Северу. Побывал он в далеком Онежском районе, был в Карелии. Теперь его потянуло на необжитый азиатский Север. Во время полета он то и дело делает наброски эскизов в свой путевой блокнот.
Погода не совсем благоприятна для полета. В этом году стоит холодное, пасмурное лето. Аэроплан нередко проходит сквозь густые заряды тумана или дождя. Затем он вновь вырывается на солнце. Тогда около крыльев самолета появляются круги радуги.
— Неудобно как-то и зарисовывать это. Не поверят,— сомневается художник.
Остановка намечена около Подкаменной Тунгуски, где самолет должен взять бензин. Скоро она сверкнула своей длинной темной полосой, резко отличаясь по цвету воды от Енисея. Вслед за этим у ее устья показалась и деревня, носящая то же имя. Она стоит на правом берегу реки. Около берега приткнулись лодки, начиная от крупной грузовой «илимки» и кончая легкой «веткой», на которой плавать можно только одному человеку, и притом с большой сноровкой. Для каждого нового ездока на ней купанье почти обязательно. На берегу развешаны сети и стоит несколько чумов племени кето, или, как их раньше называли, енисейских остяков.
Самолет, сделав крутой вираж, опускается на воды Тунгуски. Появляется приятное ощущение тишины. Гул мотора, хотя и заглушённый, порядочно надоел. Небольшой пробег по воде, и поплавки самолета Упираются в гальку берега. Можно сходить в деревню, повидать старых знакомых и «наладить» чай, чтобы восстановит!, силы для дальнейшего полета. К нам подходят владельцы чумов. Хотя они и привыкли уже к виду аэроплана, но каждый раз самолет доставляет им новое развлечение. На фоне однообразия жизни его прилет — все-таки событие. Это довольно рослые и крепкие люди. С бесстрастными лицами, не вынимая трубок изо рта, они здороваются с нами, протягивая огрубевшие, твердые руки.
— Здорово, здорово... Хорошо летит, долго летит, — выражают они свое удовольствие на своеобразном русском языке.
На этот раз с ними несколько женщин и дети. В привязанной лодке видны головы двух крупных ездовых собак.
— В интеграл рыбу сдавал, — объясняют они свое присутствие. — Товар в лавке брал, живем хорошо...
Видно, что теперь они живут неплохо. Советская власть возродила это угасавшее племя. Обложенные ранее тяжелым налогом, теснимые царскими чиновниками и кулаками, они старались уйти как можно дальше от встреч с начальством. Находясь в вечном долгу у спекулянтов и торговцев, спаиваемые водкой, они потеряли всякую надежду на лучшую жизнь.
Памятная книжка Енисейской губернии за 1889 год так рисовала их положение: «Караконско-остяцкая орда сидит у запоров речек в ямах или в убогих чумах, почти голая и нередко голодная, питаясь только рыбой. Нередко в этой орде бывают случаи людоедства. Значительная часть остяцкого Байхинского рода, проживая в плохих чумах, представляет жалких нищих, пропитывающихся милостыней».
Это никого не беспокоило.
«В чем дело? Низшая раса! Она вымирает, это естественно...»— таково было мнение представителей «высшей» расы, создававших себе богатства самой дикой эксплоата-цией народов Севера.
Теперь не то! Социалистическая революция показала и племени кето путь к новой жизни.
— Однако мы скоро поедем. Полетит аэроплан, и поедем,— торопятся они.
У них несложный, но чрезвычайно приспособленный к обстановке «мотор». Это — две собаки, которые сейчас спят в лодке. Нагруженную лодку они свободно тянут против течения, умело обегая крупные камни и переплывая встречные ручьи. Мы поднимаемся на приподнятый берег, в самую деревушку. Местоположение прекрасное. Редко можно найти на Севере такой красивый и привлекательный вид. Деревушка стоит на мысу, образованном слиянием рек Подкамешюй Тунгуски и Енисея. Позади и напротив ее раскинулись красивые таежные леса. На открытых пространствах растет хороший травяной покров, откуда глядят разнообразные цветы Севера.
Летом здесь солнце светит довольно часто. При его сиянии особенно красиво сочетание зеленых красок берега с темной окраской воды.
Сама деревушка красотой не блещет. Здесь типичные сибирские постройки. Кое-как срублены стены. На постройку приличных крыш уже нехватило терпения. В некоторых домах они односкатные, в других же хотя и двухскатные, но в большинстве случаев производят впечатление сделанных наспех, со многими недоделками. О хороших, хозяйственных постройках и говорить не приходится. Местный скот волей-неволей должен «привыкать» к суровому климату.
Кажется, что пришли сюда первые поселенцы, наскоро сбили себе временные постройки и заторопились куда-то дальше, на другую работу, чтобы потом закончить постройку, но так ее и не закончили. Потомки же их чувствовали себя вполне удовлетворенными доставшимися им в наследство «архитектурными» сооружениями.
Здесь нет и следа построек, напоминающих собой постройки Кировского (б. Вятского), Вологодского или Архангельского районов. Внимание останавливается только на домах фактории Союзпушнины, радиостанции и школы. Прилично выглядит старый дом кузнеца.
Чистота в деревеньке относительная. В хорошую погоду это скрадывается. В дождливую же осеннюю или весеннюю пору грязь здесь отчаянная. Основное занятие жителей — охота и рыболовство. Но довольно много и окота — лошадей и коров. Мы идем «налаживать» чай к своему старому знакомому — заведующему факторией Комелягину. В просторных, светлых комнатах фактории чисто и уютно. По-северному, с непритворным радушием, встречают он и его жена нежданых гостей, хотя конечно ничего, кроме излишних хлопот, мы не приносим.
— Ну, вот, так мы и знали. Опять на Север потянуло. Не надоело еще? — встречает нас хозяин дома. — А мы давно уже посматриваем... Пора, пора... Скоро Карская...
На столе удивительно быстро появляется самовар, вслед за ним прекрасная рыба северных рек — жареная нельма. У нас есть свое угощение, для северных жителей очень желанное. Мы предусмотрительно закупили в Красноярске небольшое количество свежих огурцов и помидоров.
— Ну, скоро вы нас этим удивлять перестанете, — подает реплику один из членов семейства.
— А что, ждете парохода с таким же грузом?
— У нас свои овощи будут не хуже красноярских... Оказывается, здесь уже организовался крепкий колхоз, и люди, занимаясь охотой и рыболовством, провели также и пробный посев. На поле в два-три гектара засеяны ячмень, лен, картофель, капуста, огурцы, брюква и т. д.
Несмотря на сравнительно холодное время, все это дало прекрасные всходы и прекрасно росло.
— Осенью приедете, угощать будет чем, — уверенно подтверждает Комелягин. — Да и вообще здесь развернуться можно...
Это совершенно справедливо. Здесь есть над чем поработать. В настоящее время около самой деревни геологическая партия Глав сев мор пути ведет разведку на каменный уголь. На другой стороне реки, в 8 километрах от устья, ясно виден выход другого угольного пласта. Там же обнаружены залежи прекрасной огнеупорной глины. Выше, на притоке Тунгуски, есть гипс, магнетиты и исландский шпат. Уголь молодой. Его теплотворная способность не выше 5 000, но все же его можно будет использовать для Енисейского пароходства, которое до сих пор пользуется дровами или везет с собою баржи с углем Черемховского бассейна.
— Пора и о лесах ваших подумать, — говорю я.
Но мое замечание присутствующие встречают с некоторым холодком. Это не ново для меня. Очень часто охотничьи деревни с недоверием и опаской смотрят на приближающегося лесоруба: его топор может испортить охоту.
— Ну, лесов-то в других местах побольше. Наши пока можно и не трогать,—вот обычное возражение.
Но это не совсем так. Выше по Енисею, действительно, «лесов побольше», но и леса Подкаменной Тунгуски, где уже есть много перестойного леса, где старый лес губит молодняк, пора поставить мл «службу советскому государству. Надо однако организовать здесь не выборочную рубку сосны, как вынуждены мы это делать в Ярцевском и других леспромхозах. Пора продвигать на рынок великолепную северную лиственницу, кедр и пихту.
Наш разговор возвращается опять к работе молодого колхоза.
— План наш в этом году выполнен и по пушнине, и по рыбе, — заявляют колхозники. — А к осени и с овощами будем...
Я вкратце рассказываю им содержание доклада профессора Вавилова о проблемах северного земледелия.
«В целом предельной границей вызревания современных самых разных сортов хлебных злаков можно считать широту полярного круга (66с30' северной широты). Большинство овощных культур, включая картофель, как показал наш и мировой опыт, практически не знает северных пределов»— так заявил профессор в своем докладе.
Это заявление встречается общим одобрением:
— У нас дело развернется! Колхоз — это не единоличник.
Чаепитие закончено. Аэроплан получил нужное количество бензина. Пилот Липп торопит с отлетом. Он хочет ночевать если не в Игарке, то по крайней мерс в Туруханске.
— Приедете с Ленского похода, опять заезжайте. Расскажете, как там люди живут...
— Ладно. А вы мне расскажете о вашем колхозе, чтобы было что сообщить в Подкаменной Тунгуске...
Самолет снова несет нас сначала над темными водами Тунгуски, а потом над желтоватым Енисеем; резкая черта видна на поверхности в том месте, где они соединяются.
Под нами снова только вода и леса. Начиная с реки Вахты, природа вес более принимает северный колорит. Леса становятся мельче, почти не встречается сосны. Лиственница и мелкий березняк становятся преобладающими породами, но и они грудятся около Енисея и его притоков суживающейся полосой. Ржавые пятна болот с чахлой растительностью отвоевывают все больше и больше пространства.
Левый берег дал уже бесчисленное количество озер самой разнообразной формы. Видно, как иногда слетают с них утки и чайки, испуганные шумам нашего мотора.
Погода заметно ухудшается. Аэроплан то и дело пролетает среди низких, сырых облаков. Они скрывают от нас ленту Енисея. Полет становится затруднительным. Однако товарищ Липп настойчиво гонит аэроплан вперед. Он хочет быть обязательно в Туруханске. Это вполне понятно. Неуютно сидеть в холоде и сырости на берегу пустынной реки. Будем лететь, пока редкие просветы дают возможность правильно ориентироваться.
Рыбников задумчиво вертит перед собой лист зарисованной бумаги. Со стороны мне кажется, что он сам в сильном недоумении — где верх и где низ его рисунка.
— Ни за что не поверят, что так это было...
На рисунке — тайга, над ней протянувшаяся вверх дуга радуги, смыкающаяся с нашим аэропланом. Рисунок, действительно, производит впечатление фантастического. Но я подтверждаю, что «так было на самом деле», на тот случай, если москвичи не поверят художнику.
Енисей уже не кажется узкой лентой. Приняв в себя многочисленные притоки с правой и левой стороны, он широко раскинулся в обе стороны, оттеснив дальше таежные и лесо-тундровые пространства. Часто встречаются пески, идущие длинной полосой. Обычно на них стоит несколько чумов племени кето (енисейских остяков). Это рыбаки, выехавшие для летнего и осеннего промысла. С появлением льда они вновь отходят в глубь родной им тайги. Небольшие лодки, разостланные на песках сети, несколько собак около чумов — вот и все их несложное хозяйство.
Нужна большая выносливость, исторически выработавшаяся привычка, чтобы долгими месяцами жить в тесном, дымном чуме среди пронизывающей сырости и холода северной погоды.
Пожалуй, правы те, кто утверждает, что главное богатство Севера — это народы Севера. Они стали теперь жить несравненно лучше в материальном отношении, а главное— почувствовали себя свободными гражданами великой трудовой семьи. Но много еще надо сделать на енисейском Севере, чтобы создать нужные северянину культурно-бытовые условия.
На восток от Енисея виднеются длинные цепи гор. Туда стремится и приречная полоса леса, становясь все гуще по мере приближения к горам. Это берега самого большого притока Енисея — реки Нижней Тунгуски. Самая река, скрытая высокими гористыми берегами, еще не видна. Она откроется около самого Туруханска, под 65°47'22" северной широты, невдалеке от полярного круга.
Сказочная, но еще малоисследованная река! Длина ее — 3 250 километров. В своем верховьи она отделяется от реки Лены водоразделом всего в тридцать километров. Несмотря на малую разве данность, район Нижней Тунгуски уже сейчас известен как место мощных залежей каменного угля, графита, исландского шпата и огнеупорной глины. Сравнительно удобными водными путями сообщения все эти богатства связаны с Северным морским путем и через него — со всеми портами СССР. Здесь вероятный центр будущей северной промышленности.
Показались луга, покрытые многочисленными копнами сена, низменный мысок, и перед нами открылся Туруханск. Липп добился своего: мы будем ночевать в Туруханске. Самолет круто идет на посадку.
Один из центров самой жуткой и беззастенчивой экс-плоатации покоренных народов Севера, один из наиболее отдаленных центров ссылки, в том числе и ссылки многих видных революционеров,—таков был дооктябрьский Туруханск.
Для сбора ясака с обитавших в этом районе туземцев в 1607 году было построено зимовье Туруханское.
После пожара исторического города Мангазеи, находившегося в устьи реки Тазы, сюда в 1672 году было переведено все управление Мангазейского воеводства.
Ясак с покоренных народов Севера был троякий: податной — по десять соболей с женатого и холостого, десятинный — каждый десятый зверь всякой породы, и поклонный— в количестве, определяемом «доброй волей и усердием приносителя к особе царской».
К этому надо прибавить произвол собиравших налог царских чиновников и наезды русских торговцев, в прямом и переносном смысле слова грабивших туземное население.
Все это способствовало разорению туземцев и вызывало даже своеобразный протест со стороны московского правительства. В грамоте 1697 года на имя енисейского воеводы писалось: «Многие служилые люди себе и жонам своим делают портища золотые и серебряные, а иные на собольих и лисьих черных мехах. И знатно, что те служилые люди от неправого своего нажитку, кражею нашего великого государя казны или грабежом с иноземцев те богатства свои наживают».
Местное население вымирало или разбегалось.
Как средство для заселения Туруханского края была использована ссылка. По указу 1669 года было повелено: «Ссылать в Сибирь с семьями за одно два воровства без отсечения рук и ног, уличенных в разбое без убийства — с отрезанием левого уха и отсечением двух пальцев на левой руке».
Туда же посылались «гулящие в Москве и пришлые люди», не имевшие возможности уплатить за это положенный штраф.
В тридцатых годах XIX столетия сюда, в Сибирь, было переведено десять тысяч заключенных из европейских крепостей. После подавления польского восстания в шестидесятых годах население пополнилось тысячами ссыльных поляков.
Здесь отбывали ссылку и некоторые декабристы — князь Шаховской, Бобрищев-Пушкин, поручик Аврамов и др. Разного рода сектанты, не подчинявшиеся господствующей церкви, также оказались в этих местах.
В последнее время перед революцией Туруханск и его окрестности стали ссылкой многих вождей и участников Октябрьской пролетарской революции. Здесь был в ссылке товарищ Свердлов, .в станок Курейку, севернее Туруханска, был сослан товарищ Сталин.
Естественно, что хозяйственная жизнь города Туруханска, созданная на такой базе, была не блестяща. Его состояние в 1875 году так описывается в отчете Норденшельда: «Город производит впечатление большой разрушенной деревни, его окрестности наполнены болотами и лужами стоячей воды, в силу чего климат в нем нездоровый. Маленькая церковь и стоящая одиноко покосившаяся башня — единственные здания, которые могут хотя сколько-нибудь претендовать на внимание, асе же остальное, за весьма малыми исключениями, ничего более, как развалившиеся избы И мазанки, большей частью необитаемые. Впрочем, в этом несчастном местечке есть почта, лавка, кабаки и пр.» (Норденшельд, «Экспедиция к у. Енисея 1875—1876 гг.»).
Теперь этот город принял другой вид. Октябрьская пролетарская революция вымела царских чиновников, торгашей и попов. Деятельность местного совета, работа кооперации и Союзпушнины, школы и интернаты для туземных детей сильно способствовали культурному росту местного населения. Несколько новых зданий придали городу более парадный вид,
Все же, по существу, это не город. Он производит впечатление несколько большей деревни, чем другие станки на Енисее. Промышленной базы он под собой не имеет. Его заметно забил город Игарка, а в недалеком будущем его будут забивать и новые промышленные центры на Нижней Тунгуске.
Большое оживление придают Туруханску сплавщики, пригнавшие сюда плоты для Игарки. Около плотов напряженно работают несколько небольших пароходов. Енисей здесь широк и штормист. Плоты, проплывшие пороги Тунгуски, порядочно потрепаны. Надо их заново укрепить.
Заведующий лесопристанью товарищ Степанов, вятич, один из первых сплавщиков но Енисею, встречает нас, как старых знакомых.
— У меня и ночуйте. А наши ребята помогут завтра заправить самолет.
Так и делаем. Товарищ Степанов — патриот своего дела. Он верит в леса Сибири и в Игарку как в будущий сибирский Архангельск.
— Теперь все верят в Игарку, а раньше... И сплавлять-де по Енисею нельзя, опасно, и народу не найдем... Мало ли, что говорили. А теперь плывут наши плоты и но Ангаре, и по Енисею, и то Тунгуске. Никто и внимания не обращает.
Рыбников в это время делает набросок Туруханска со стороны Енисея.
— А вы что старье рисуете? Деревня — деревня и есть. Вот бы вам нарисовать наши плоты, как они идут через порог, — это дело...
Солнце в это аремя в Туруханске уже не заходит. Но, хотя ночи и нет, люди нуждаются в отдыхе. Понемногу городок затихает.
Мы выходим из дома на обезлюдевший берег и уходим по плотам как можно дальше от него, чтобы избежать полчищ комаров и мошек.
Там мы садимся на бревна, глядя на молчаливые старые дома Туруханска и на реку, беззвучно катящую свои волны дальше на север. Вдали виден небольшой табун лошадей, заснувших в самых разнообразных положениях. Часть их дремлет, стоя на ногах, часть лежит, растянувшись на песке. Спят и собаки, закрывши хвостам носы от болезненных комариных укусов.
Странное впечатление производит вид спящего города в свете незаходящего солнца. Вспоминается старая детская сказка о спящей красавице — как заснули все от мала до велика в самых разнообразных позах и спали беспробудно целые годы, пока не явился долгожданный избавитель.
Степанов, покуривая трубку, неспеша сообщает новости начавшейся навигации.
— Сплав наш идет неплохо. Были аварии, но небольшие. Трудно пришлось в этом году только рыбацкому каравану. Больно спешить народ стал, а народ новый — малотолковый.
— А в чем дело?
— Да в том, что пришел к нам караван рыбаков вслед за льдом. Народу там, пожалуй, около тысячи. Пароход, лихтер да промысловых судов немало. Мы им говорим: переждите повыше по реке, еще лед из Тунгуски не весь вышел.
Станем ждать, говорят, этак всю путину пропустим. Пошли дальше. Ну, идите, если вы такие умные. А к вечеру Тун-гуока лед дала, да еще какой. Пароход туда-сюда. Не то, брат! Буксир пополам, лопасти винта долой, и готово. Вниз по матушке... Деревянная посуда стала к лихтеру держаться. Да где тут! Кого куда льды разогнали. Надо помощь бы дать. А какая тут помощь, когда льды кругом. Так и понесло к Игарке. Думали, все перетонут...
— Ну, и как же?
— Дали знать на Игарку: ловите, мол, гостей, рыбу больно рано захотели ловить, как бы к рыбам сами не попали. Ну, игарцы мобилизовались. Только толку мало, так и пронесло одно судно за другим мимо Игарки, а одно уже затонуло. Лед подрезал его. На лихтере шкипер, видать, толковый. Во-время, после Игарки, успел бросить якоря. Подбились к берегу, а других дальше понесло. Еще одна посуда затонула. Потом суда стали выбиваться одно за другим к берегу. Не досчитались мы человек десяти. Ну, думаем, все-таки дешево отделались. А потом и эти объявились. Вышли они на берег по льду, пониже, кажется, Дудинки... Люди не пропали, а дело-то сорвалось. Пока чинился пароход да пока собирали свой караван, времени ушло много. Хорошие для лова дни пропустили. На Севере — это не на Волге. Посматривай да послушивай.
— Ну, что же, тут ничем не поможешь. Несчастные случаи везде бывают, и у нас тоже на сплаве... — начинает возражать один из сплавщиков.
— Ты, брат, тоже, видать, из первогодников. Так дело не делают. Хорошо было бы на лесозаготовках, если бы мы тоже к сезону каждый год возили рабочих. Да пока везем их, так горя нахватаешься и время пропустишь. Построили теперь на лесозаготовках деревни, клуб там построили, школу. Чем не жизнь! Куда от такой жизни народ побежит? Вот и весь разговор. План всегда выполняем.
— А рыба-то не на земле живет, а в воде. Как ее зимой возьмешь? — не сдается молодой.
— Построй, брат, ты деревни, где ход рыбы есть, а рыбак ее и зимой найдет. Не найдет, так и на печи полежит, пока новый ход не объявится. Хороший рыбак дело знает. А теперь, посмотри, каких рыбаков возят. Они и весло не знают как взять в руки. Зимой там жуть!.. Темная ночь, чистое поле. Не с кем и поговорить!..
— Это другое дело. С непривычки иногда жутко. Только и во льдах рыбакам тоже жутко. Без постоянных поселков на Севере рыбы не взять.
Это, по существу, совершенно правильно. Сезонники—не кадры для Севера. Их завоз дорог, и труд, из-за непривычки к условиям, малопроизводителен. Надо заселить Север, создать нужные условия для жизни. Тогда можно ожидать возврата с Севера затраченных капиталов. Одна техника без людей — не сила-Енисей здесь уже могучая, широкая река. Он пополнился водой Нижней Тунгуски и Турухана, впадающего в Енисей с левой стороны.
Мертвую тишину прервал шум парохода. Сплавщики начинали свой трудовой день. Помимо обычной работы, сегодня им предстояло проделать и другую работу. Ногинский угольно-графитовый рудник, расположенный на Нижней Тунгуске, переживал весной обычную трудную пору. Нехватало барж для вывоза продукции. Сплавщики предложили использовать свои плоты. Впереди ждал их так называемый Большой порог. Вода прорывается там через горный массив со скоростью 18 километров в час. В 9 километрах от устья находится страшная «корчага» (водоворот). Ее рычание слышно еще издалека. Почти ежегодно несколько человек становятся ее жертвами. Через эти быстрины « водовороты перебросили сплавщики на своих плотах несколько тысяч тонн графита.
— Шахтерам помогали, а когда нужно, они нам помогают,— отвечают сплавщики.— А только за деньги едва ли бы повезли. Страшно на пороге, когда плот вдруг идет под воду. А с графитом он еще тяжелее. <
Трехсотсильный «Сплавщик» усиленно работал винтом, выходя на середину реки. За ним вытянулся длинный хвост плотов, посланных на Игарку с верховьев Тунгуски. Индустриализация этой части Севера идет быстрыми шагами.
— И на Курейке этого графита добыли много. Не поймешь только, чей графит лучше: курейцы отстаивают свое, тунгусцы— свое. Весь Союз можно заполнить этим графитом. Только давали бы карандаши скорее. А пока пишем прямо графитом. Обтешешь его, и готово... А вот, кажется, и сам начальник рудника идет, — заметил Степанов.
К нам подходил широкий, плотный человек. Это не начальник рудника, а старший инженер. С ним мы не видались около года.
— Пришел поздороваться с полярниками. На Лену идете?
— На Лену. Будем искать новый графит. Ногинцы говорят, что у вас плохой графит...
— Это наш-то?.. Первый в мире. Углерода больше девяноста процентов. Пусть лучше за своим смотрят... Новый графит нам не страшен.
Мощный графитовый пласт, расположенный на реке Курейке, действительно, прекрасного качества. Не хуже качеством и ногинский графит Нижней Тунгуски. Наша промышленность — металлургическая, электротехническая, химическая и карандашная — имеет здесь неисчерпаемые сырьевые ресурсы.
Начало разработки этого пласта относится к 1862 году. Это сделал энергичный Сидоров, ими которого тесно связано с первыми изысканиями на Севере и с Северным морским путем. Он вывозил графит в Пермь, Златоуст, Петербург (Ленинград), Лондон, Гамбург и Вюрцбург. Преследования, которым подвергались со стороны царского правительства все его начинания, привели его к полному разорению. После него дело переходило в разные руки. С 1912 по 1919 год им занималось товарищество «Туруханский графит». Оно добыло две тысячи пятьсот тонн, из которых часть была вывезена в Гамбург.
В 1922/23 году рудник, переданный губсовнархозу, был законсервирован. С 1925 по 1926 год работы на нем возобновило акционерное общество «Россграфит». Переданный е ведение ВСНХ в 1929 году, рудник был вновь законсервирован. С 1930 по 1932 год работу на нем возобновил Комсеверпуть. Тогда растущая промышленность СССР предъявила на этот графит большой спрос. Теперь рудник опять переходит в руки Наркомтяжпрома.
Естественно, что при таких частых передачах рудник не мог нормально развиваться.
В прошлом графит этот с успехом вывозился за границу. Эта возможность не отпала и теперь.
— Нельзя на Севере часто мюнять хозяев. Хозяином должна быть та организация, для которой индустриализация Севера является прямой, а не побочной задачей! — таково
' было общее мнение всех местных постоянных работников. Выше рудника начинаются великолепные Курейские пороги. В будущем, когда Север дорастет до мощных гидростанций, пороги эти сыграют свою роль в качестве колоссальных источников энергии.
Последний порог особенно красив и силен. С шумом падают водопады, образуя огромные воронки и волны. Он непроходим для судов. Его голос, ровный и мощный, слышится на громадном расстоянии. Вода, падающая под большим напором, выбила в твердых камнях углубления. В жаркое лето часть этих камней выходит из-под воды, напоминая своеобразные кресла.
Курейцы гордятся своим порогом:
— В тайге заблудишься, и то всегда выйдешь на его голос.
Дневное время предъявило свои права. Сонное царство окончилось. Снова ожил берег. Аэроплан понес нас дальше на север, к Игарке.
Таежная зона осталась уже позади. Под нами типичная лесотундра и широкий, теперь медленный в течении Енисей. Нет уже пышного ковра из крон разнообразных деревьев тайги. Большую часть пространства занимают коричневые пятна болот, озера с черной водой и низкие кустарники тальника.
Около впадения реки Курейки в Енисей самолет перешел полярный круг. Мы вступили в «переднюю» крайнего Севера.
Игарка показалась сначала только строениями своего совхоза, разместившегося на Самоедском острове, против города. Сама же она еще скрыта глубоко вдающейся в берег изгибистой протокой. Только пройдя через остров, можно увидеть всю панораму Игарки, ее заводы и биржу пиломатериалов.
В 1929 году на этом острове было царство уток, глухарей, куропаток и зайцев. Теперь на этом месте видны раскорчеванные и распаханные поля, парники и теплицы. На луговых пространствах уже сложены стога сена. Оттуда идет на полуденную дойку стадо коров. Хозяйственные постройки и дома вытянулись на возвышенном берегу острова правильной линией.
Через протоку видна вся Игарка.
На улицах — толпы людей, автолесовозы и лошади. Южная часть протоки вся забита прибывшими сверху плотами. На северной ее стороне плоские плавучие лристаши ждут морских пароходов. Самолет садится в протоку и рулит к берегу, к красивому зданию порта.
